РАЗВИТИЕ ЗНАНИЙ О ПРИРОДЕ И ЗАЧАТКИ РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

В народных массах веками накапливались многие практиче­ские знания и наблюдения над природой, вырабатывались раз­личные технические приемы. В XIV—XV вв. мы можем отметить их дальнейшее накопление и развитие, связанное в первую оче­редь с ремесленным производством и сельским хозяйством.

Ремесленные мастера обладали необходимыми навыками и знаниями в области свойств различных материалов, хотя эти зна­ния, по-видимому, еще не обобщались. В первое столетие после монголо-татарского нашествия многие технические приемы стро­ительства были утрачены, но со второй половины XIV в. русские мастера стали вновь возводить сложные сооружения. Они реша­ли, например, практические задачи устойчивости и равновесия сооружений, о чем свидетельствуют, например, такие новгород­ские памятники, как Евфимьева палата и звонница 30-х гг. XV в. Мастера широко применяли системы рычагов; на них были основаны конструкции стенобитных «порок».

Занятия многих миллионов крестьян сельским хозяйством вырабатывали передававшиеся из поколения в поколение прак­тические сведения о природно-климатических условиях, приемах обработки земли и использовании домашних животных, о свой­ствах различных почв и растений. Дошедший до наших дней обширный комплекс народных примет в области природных явлений складывался и проверялся еще в отдаленные времена русского средневековья.

Вместе с тем внимание образованных людей того времени привлекали различные необычные явления природы, которые они пытались объяснить преимущественно в духе господствую­щей религиозной идеологии. Свидетельства этому мы видим в летописных текстах. Произошло, например, в 1291 г. затмение Луны — и летописец толкует это как предзнаменование случив­шегося вскоре события — междоусобицы в Орде. В 1402 г. по­явилась комета («звезда велика зело копейным образом») — и это явление летописец связывает с междоусобными распрями. Солнечное затмение 1366 г. объяснено божьим гневом за то, что египетский султан преследовал христиан, «и сего не терпя, солнце лучи свои скры». Такое мистико-символическое объяс­нение природных явлений было типичным проявлением средне­векового мышления. Но наряду с ним в летописи заметны симпто­мы зарождающегося свободного наблюдения над природой, не связываемого религиозно-мистической символикой. Проявлением этого явилось пристальное внимание и конкретное описание не­которых явлений, не толкуемых в традиционном плане «зна­мений». Так, в записи под 1391 г. дано очень подробное опи­сание северного сияния и отмечено, что красный цвет происходил не от изменения окраски самих предметов, а от особого осве­щения. Под 1419 г. при описании сильной бури с грозой сказано, что гром является результатом «столкновения облаков». В 1459 г. летописец записал, что в этом году должно произойти редкое совпадение двух церковных праздников — пасхи и благовещения и прибавил: «Братия! Зде страх, зде беда, зде скорбь не мала, якоже... сие лето на конци явися, в онь же чаем всемирное при_: шествие Христово» (т. е. конец света). Но через несколько строчек летописец написал: «И того лета не бысть ничтоже», т. е. ничего не случилось. В этой короткой реплике — явное удивление по поводу неоправдавшихся опасений, может быть, первое сомне­ние в вещах, казавшихся незыблемо установленными религиоз­ной проповедью.

Интерес к строению Земли и Вселенной привел к появлению особых сочинений. В одном рукописном сборнике Кирилло-Белозерского монастыря, датируемом примерно 1424 г., содержат­ся статьи: «О широте и долготе земли», «О стадиях и попри­щах», «О земном устроении», «О расстоянии между небом и зем­лей», «Лунное течение» и т. п. Как отмечает исследователь истории русской науки Т. И. Райнов, статьи о широте земли, о земном устроении и пр. «отличаются совершенно трезвым натуралистическим характером»[25]. В них содержатся цифровые данные о некоторых астрономических объектах. Устройство Вселенной понималось как геоцентрическое и уподоблялось яй­цу. Земля — это желток, воздух — белок, небо — скорлупа. Не­бо всюду отстоит от Земли на равном расстоянии и вращается над Землей, причем Луна и планеты помещаются на особых вращающихся поясах. Солнце настолько же больше Земли, на­сколько Земля больше Луны. Объясняется, почему Солнце вы­глядит небольшим — вследствие расстояния, при котором чело­веческое зрение («зрак») видит все в уменьшенном виде. Ис­точником таких представлений явились, по-видимому, перевод­ные сочинения. При всей неправильности и наивности этих представлений важно отметить самую попытку натуралистически-конкретного объяснения Вселенной на основе практических наблюдений.

Немалое внимание уделено в произведениях XIV—XV вв. све­дениям в области медицины. Мы находим в летописях очень точные описания эпидемических болезней (например, чумы). Подробно и обстоятельно, с поразительным наблюдением деталей описана смерть князя Дмитрия Красного. В этом внимании к медицинским явлениям также проявилось стремление к опыт­ному наблюдению, неудовлетворенность традиционными бо­гословскими объяснениями причин болезней и смерти человека. В XV в. появился перевод на русский язык трактатов древне­греческого ученого и врача Галена.

В XIV—XV вв. значительно расширились географические представления русских людей. Памятниками их явились записи о путешествиях («хожения») новгородца Стефана в Царьград, смоленца Игнатия — в Царьград, Палестину и Афон, монаха Зосимы — в Царьград, гостя (купца) Василия — в Иерусалим, поездки посольства на Феррарский собор, посла Семена Тол­бухина — в Венецию и, наконец, знаменитое «Хожение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, совершившего путешествие в далекую Индию.

В этих записях еще много от религиозных представлений: уви­дев Мертвое море в 1391 г., Игнатий Смолянин описывает его в духе библейской традиции и туманную дымку над морем вос­принимает как след от погибших Содома и Гоморры. Монах Зосима вполне серьезно пишет о том, что над Кипром он видел «чудесный крест», якобы держащийся на воздухе, а в Палести­не — чудесный колодец, о котором «глаголют: коли девицы испиют тое воды, а не сохранили девства своего, ино им уста позлатею» (покроются золотом). И вместе с тем путешествен­ники вполне реалистично описывали многое из виденного. Новгородец Стефан подробно описал виденные им сооружения и строительные материалы, Игнатий — политические события в Царьграде, гость Василий зафиксировал планировку и благо­устройство виденных им городов. Автор описания посольства на Феррарский собор рассказал о венецианской торговле, о фонтанах Люнебурга и флорентийской больнице, о феррарских часах и брауншвейгских черепичных крышах.

Замечательным памятником является «Хожение» Афанасия Никитина. Это — первое в европейской литературе описание Индии, сделанное с большой наблюдательностью. От Афанасия Никитина не ускользнуло и социальное неравенство в Индии. Подробно и обстоятельно описывает Никитин занятия и быт индийского народа. Наблюдая жизнь далеких стран, Никитин постоянно думал о своей родине, Русской земле, любовью к ко­торой окрашено его произведение.

Расширение кругозора русских людей, накопление знаний о природе исподволь начинали подтачивать традиционные устои религиозного мировоззрения, хотя оно продолжало не только оставаться господствующим, но и укрепляться[26].

ЕРЕСИ

Религиозное мировоззрение было господствующим в средние века. Однако господство христианства было в средневековой Руси далеко не всеобъемлющим.

В народных массах устойчиво держались пережитки языче­ских верований, что сказывалось в разных праздниках и обря­дах и против чего упорную, но довольно безуспешную борьбу вела церковь. На церковном соборе 1274 г. церковные властители ополчились против народных праздников, которые происходили в ущерб церковным. Собор указал при этом на кулачные бои, праздник в субботу под пасху, вождение невест к воде и т. п. Собор пригрозил проклятием всем тем, кто участвует в языче­ских праздниках, в том числе и самим священникам, из чего можно заключить, что и само низшее духовенство не всегда строго придерживалось христианской религии.

В обычаях и обрядах народных масс было много проявлений невежества, суеверия, вроде колдовства, волхвования и пр., но в устойчивости этих явлений вместе с тем сказывалось и стихий­ное сопротивление христианской церкви с ее установлениями, освящавшими отношения господства и подчинения. Это сопротив­ление принимало различные формы. Из посланий митрополи­тов Петра, Алексея, Фотия мы узнаем, что народу в XIV—XV вв., как и в последующее время, отнюдь не было свойственно чув­ство глубокой религиозности. Церковные иерархи сетовали на то, что во время служб миряне не слушают священников, разговаривают и смеются, не ходят на исповедь и причастие, а многие вообще не посещают церквей.

Народные массы были той средой, которая оказывала сопро­тивление религии и церкви и тем самым в конечном счете пи­тала многообразные проявления антицерковной идеологии в рус­ской культуре XIV—XV вв.

Одним из важнейших и наиболее интересных явлений анти­церковной идеологии были ереси. В условиях, когда церковь занимала положение «наиболее общего синтеза и наиболее об­щей санкции существующего феодального строя»[27], ереси были проявлением протеста против существующего строя, так как, «для того чтобы возможно было нападать на существующие об­щественные отношения, нужно было сорвать с них ореол свя­тости»[28]. Выступления передовых мыслителей неизбежно облека­лись тогда в религиозную оболочку, но в них уже содержался протест против господствующей ортодоксальной идеологии. Воз­никновение и развитие ересей было связано с определенными изменениями социальных условий в жизни средневекового об­щества. Развитие городов и зарождение в них буржуазных элементов общества было той социальной средой, которая питала еретические выступления против церкви, так как именно города являлись очагами формирования новых общественных отноше­ний. Возникновение и распространение на Руси оппозиционной и еретической мысли следует рассматривать не изолированно, а в связи с общими процессами развития философской и об­щественно-политической мысли в Византии и в Европе в целом. С другой стороны, степень распространения оппозиционных воз­зрений и их устойчивость всецело определялись внутренними социально-экономическими и политическими условиями.

Важно отметить, что идейная борьба, развивавшаяся в рам­ках религиозного мировоззрения, неразрывно переплеталась с по­литической борьбой и заняла, таким образом, важное место в объединении русских земель в единое государство, поскольку церкви принадлежала значительная роль в этом процессе. В ходе политической борьбы представители различных сторон подвергали критике идейно-политические позиции своих про­тивников, и так как эти позиции были тесно связаны с церковью и подкреплялись авторитетом ее учения, то идейная полемика, вне зависимости от целей, которые преследовали ее участники, неизбежно вела к подтачиванию основ ортодоксального миро­воззрения, к развитию критической мысли. Далеко не всякое проявление такой критической мысли было ересью в собственном смысле слова, т. е. выражением антифеодального протеста в ре­лигиозной оболочке. Наоборот, многие критические мысли были высказаны представителями феодальных группировок, которые в борьбе с враждебными их политическим интересам церковными деятелями стремились к укреплению феодального строя и более того — к укреплению церкви и ее идеологии. Но объективное значение этих выступлений было шире: в общем потоке разви­тия общественно-философской мысли они подготавливали раз­рушение всей религиозной ортодоксии.

Так, в 1310—1311 гг. тверскому князю Михаилу Ярославичу и тверскому епископу Андрею удалось организовать церковный собор против сторонника Москвы митрополита Петра. В качест­ве обвинения было выдвинуто то, что Петр практиковал «симо­нию», т. е. продажу церковных должностей. Собор при сильном влиянии со стороны Москвы оправдал Петра. Выступление тверского князя и епископа преследовало цели, не выходившие за рамки интересов феодальной междоусобной борьбы, но само обличение церкви в мздоимстве было не чем иным, как попыткой использовать в узкофеодальных интересах недовольство народ­ных масс продажностью и стяжательством духовенства. В Тве­ри не удовлетворились решением собора, и епископ Андрей отправил монаха Акиндина в Константинополь для изучения церковного законодательства. По возвращении в Тверь Акиндин написал послание великому князю Михаилу Ярославичу, в ко­тором подверг критике существующие на Руси церковные по­рядки и потребовал вмешательства великокняжеской власти в церковные дела. Политический смысл такой постановки вопроса очевиден: так как светская власть находилась в руках тверского князя, а духовная — в руках сторонника Москвы, то интересы тверских феодалов, естественно, приводили к требованию подчи­нения церкви светской власти. Позднее эта идея упорно про­поведовалась московскими князьями, когда они сами стали великими князьями. Обличая находящуюся под руководством митрополита Петра русскую церковь, Акиндин — вольно или не­вольно — переходит в своей критике к обличению православной церкви вообще, рисуя ее погрязшей в еретичестве и отступившей от основ раннего христианства. Особенно сильно Акиндин нападал на торгашество и хищничество церковников, которое, по его сло­вам, превосходит даже насилие со стороны ордынцев. Впоследст­вии критические идеи Акиндина были восприняты и развиты еретиками конца XIV в.

В свою очередь в Москве такого рода выступления рассмат­ривались как еретические. Московская княжеская власть помо­гала церкви в борьбе против нападок на нее, и не случайно в одной рукописи Антониева-Сийского монастыря содержится похвала церковников Ивану Калите, при котором прекратились «безбожные ереси». Но это утверждение выдавало желаемое за действительное.

Выступления против церкви и церковной идеологии не пре­кращались на всем протяжении XIV в.

В середине XIV в. возник богословский спор между тверским епископом Федором Добрым и новгородским архиепископом Василием Каликой о том, существует ли где-нибудь на земле реальный, конкретный рай. Федор Добрый считал, что рая на земле нет, что он погиб вместе с грехопадением Адама и Евы и существует лишь «мыслен». Василий Калика, наоборот, дока­зывал, что рай есть на земле, что его даже видели новгородцы, доходившие до «края земли». Заметим, что и Колумб спустя полтораста лет вполне убежденно писал, что, объехав всю землю, он не видел рая только потому, что рай находится в глубинных, отдаленных от моря областях и что он сам не хотел туда про­бираться в силу религиозных соображений — в средние века повсюду верили в реальное существование рая. Федор тверской отрицал это.

На первый взгляд отвлеченный богословский спор был, одна­ко, весьма важным проявлением религиозно-критической мысли и политической борьбы. В противовес ставшему ортодоксальным пониманию рая как реально существующего, Федор Добрый пред­ставлял рай как духовное состояние самого человека. Он указы­вал на противоречия в книгах «священного писания» по вопросу о рае, и это было одним из первых проявлений рационалистиче­ской критики религиозных воззрений. Если прибавить к этому, что именно к середине XIV в. относится зарождение стригольни­ческой ереси в Новгороде, то понятна озабоченность главы нов­городской церкви, выступившего против мнения Федора Добро­го. Спор был связан и с политическими отношениями того времени. Новгородский архиепископ Василий Калика был ревно­стным сторонником политической самостоятельности Новгоро­да. Наоборот, Федор Добрый был сторонником Москвы и выступал против сепаратизма и междоусобиц тверских князей. Вмешатель­ство Василия Калики в тверские дела было, таким образом, по­пыткой идеологически скомпрометировать представителя про­тивоположной политической линии.

Примечательно и то, что московские политики поддерживали Федора, так как подчинение церкви интересам светской власти мало-помалу начинало становиться реальной задачей великокня­жеской власти в борьбе за укрепление своего положения.

Одним из наиболее крупных выступлений против господст­вующей церкви была ересь так называемых «стригольников»[29], возникшая в Новгороде в середине XIV в. Из Новгорода эта ересь распространилась и в Псков. Судя по обличениям стри­гольников со стороны представителей официальной церкви (книг стригольников не сохранилось, они, по-видимому, были унич­тожены), стригольники выступили с отрицанием церкви как уч­реждения. Они решительно осуждали мздоимство церковников, поставление церковнослужителей за плату и вообще отрицали церковную иерархию, не признавая за церковнослужителями права быть посредником между богом и людьми, так как видели в церковниках обыкновенных людей, зараженных людскими пороками («сии учители пьяницы суть, ядять и пьють с пьяни­цами»). Это отрицание церкви как учреждения было наиболее сильной и общественно значимой стороной идеологии стригольников, объективно содержавшей в себе протест против господ­ствующего строя. Не выходя в целом за рамки религиозного мировоззрения, стригольники выступили с проповедью демокра­тической церкви, лишенной какого-либо стяжательства и особого сана священнослужителей. Стригольники не признавали обряда причащения, как бессмысленного с точки зрения разума, отвер­гали исповедь, а также таинства и обряды, связанные со смертью. В учении стригольников содержалась попытка отвергнуть внеш­нюю, обрядовую сторону религии и церковные учреждения, как противоречащие, по их мнению, самой сущности христианства. Стригольники сосредоточивали все свое внимание на внутреннем, духовном состоянии человека. Они считали, что религия во всей ее полноте доступна восприятию каждого человека, а не только особой касте церковников, что религиозное миропонимание долж­но быть основано на разуме человека, а не на вере в необъясни­мые чудеса и таинства. В этом заключался важный сдвиг сред­невекового мышления в сторону рационализма, в сторону осво­бождения человеческого духа от беспомощного преклонения перед таинственной силой «высшего божества», и, следователь­но, в конечном счете учение стригольников подрывало основы религии, хотя сами они оставались еще в целом в рамках рели­гиозного мировоззрения. Воззрения стригольников церковь объ­явила ересью. В 1375 г. в Новгороде была совершена публичная казнь над тремя стригольниками: «побиша стригольников, ере­тиков, дьякона Никиту и Карпа простьца и третьего человека с ними, свергоша их с мосту». Но учение стригольников про­должало жить в Новгороде и Пскове — крупнейших ремесленно-торговых центрах, имея социальной основой демократические слои горожан. В дело вмешался сам константинопольский пат­риарх, прислав в 1382 г. архиепископа Дионисия, специально путешествовавшего в Новгород и Псков с обличением ереси. В 1386 г. в Новгород отправился крупнейший церковный деятель того времени Стефан Пермский, составивший поучение против еретиков.

Однако выступления против церкви и критика ее догматов с рационалистических позиций продолжали распространяться. В конце XIV в., несмотря на поддержку Москвы, тверскому князю Михаилу Александровичу удалось согнать с местной епископии Евфимия Висленя, которому было предъявлено обвинение в еретичестве. Судя по дошедшим до нас данным, Евфимий и его единомышленники высказывались против существующей церковной организации в том же духе, что и предшествующие представители рационалистической критики церкви. Нет ничего удивительного в том, что на этот раз во главе такой критики ока­зался сам тверской епископ, возможно, связанный с городскими кругами Твери, вновь окрепшей во второй половине XIV в. Понятно и то, что Москва поддерживала еретически настроенного епископа: московские правители стремились использовать вся­кую рознь в стане своих противников и очень часто поддержива­ли оппозиционные им группы.

Движение стригольников в Новгороде к концу XIV в., ви­димо, пошло на убыль вследствие репрессий, хотя по состоянию источников, с уверенностью сказать этого мы не можем. Зато в Пскове еретическое движение в первой половине XV в. получило дальнейшее распространение. Этому способствовало более незави­симое положение Пскова в системе феодальных «полугосу­дарств», а также большой демократизм псковской церкви, ее связь с посадским населением и относительная слабость высшего духовенства.

О распространении ереси стригольников говорят четыре гра­моты митрополита Фотия в Псков в конце XIV — первой чет­верти XV в.

Псковские стригольники пошли еще дальше, чем их новго­родские предшественники. Они отвергали не только церковь, но и монашество. Среди псковских стригольников выделилась весьма радикально настроенная группа, которая в своем рацио­нализме пришла даже к отрицанию воскресения мертвых и, следовательно, к отрицанию загробной жизни. Псковские стри­гольники отвергали и другой важнейший догмат христианства — о триедином боге, встав на позиции стихийного пантеизма. Будучи монотеистами, стригольники в Пскове, в отличие от нов­городских стригольников, отказались признавать евангелие и, стало быть, божественную природу Христа,

Это смелое выступление псковских стригольников против основ христианского вероучения не получило, однако, широкого распространения. В условиях XV в. оно осталось замкнутым в довольно узком кругу «интеллигенции» — выходцев из духовенства, хорошо начитанных в области богословия, и в частности среди, монахов псковского Снетогорского монастыря.

Ересь в Пскове также была подвергнута жестоким преследо­ваниям со стороны официальной церкви.

Заметим, что центрами распространения рационалистического мировоззрения явились именно крупнейшие русские города XIV—XV вв.— Тверь, Новгород, Псков, что определенно указы­вает на внутреннюю социальную основу еретических движений. Выступления еретиков было проявлением классовых противо­речий, обострявшихся в ходе развития феодальных общественно-экономических отношений. В наиболее крупных городах социаль­ные противоречия выступали особенно ярко. К тому же следует сказать, что эти города были более связаны со странами Запад­ной Европы, где в то время поднималось реформационно-гу-манистическое движение, и выступления русских еретиков нельзя не поставить в определенную идейную связь с этим общеевро­пейским движением. Но сразу же нужно, оговориться, что сла­бость развития русских городов в условиях, сложившихся после монголо-татарского нашествия, не дала возможности рациона­листическому мировоззрению на Руси развиться в широкое реформационно-гуманистическое движение, для этого необхо­димо было вызревание буржуазных элементов в обществе, чего на Руси тогда не могло быть.

И все же свидетельства о развитии рационалистического мышления на Руси в XIV—XV вв. ясно говорят о том, что Русь не была в стороне от прогрессивного развития человеческой мысли в средневековье, что на русской земле появились смелые и сильные умы, начавшие борьбу за свободу человеческого разума, против оков официальной религии и церкви.

О том, что рационалистические идеи получили на Руси боль­шее, чем можно было предположить, распространение и именно в среде горожан, говорят интересные наблюдения А. К. Клибанова над сочинением тверского купца Афанасия Никитина. Афанасий Никитин не был еретиком, но в его «Хожении» выска­заны мысли, противоречащие официальной религиозной догме и рационалистические в своей основе. Прежде всего — это мысль о равноправии языков и вер, и совсем не случайно так часто употреблял Никитин нерусские слова, мешая их из разных языков, и имя бога писал на многих языках. Ведь согласно религиозной идеологии только одна вера — православное хрис­тианство — «истинна», исповедующие другие веры — это «по­ганые», «иноверцы» и пр. Интересно и то, что в сочинении Ни­китина нет упоминания Троицы, ему ближе понятие единого бога (как и стригольникам).

Рационалистические идеи, несогласие с церковью и ее догма­тами были проявлением развития прогрессивной общественной и философской мысли.

ЛИТЕРАТУРА

Русская литература второй половины XIII—XV в., как и в предшествующее время, развивалась в форме различных по­вестей, многие из которых дошли в составе летописей, житий, сказаний. Проникнутые внешне религиозным мировоззрением, литературные произведения той эпохи, однако, не могут быть отнесены целиком к церковной литературе — напротив, многие из них посвящены чисто светским, гражданским сюжетам. Литература XIII—XV вв., развиваясь на основе традиций, вы­работанных литературой Киевского периода, непосредственно откликалась на важнейшие события эпохи и была одним из важнейших проявлений общественного сознания своего времени. Центральными темами ее стали борьба против иноземных за­хватчиков и проповедь единства Русской земли, несмотря на ряд местных особенностей и отражение местных интересов, что естественно для периода феодальной раздробленности.

Особенностью средневековой литературы было то, что в основе ее произведений лежали конкретные исторические факты, а пер­сонажи литературных произведений были реальными исто­рическими лицами. Значительно позднее произошло возникнове­ние обобщенного, вымышленного героя литературных произве­дений. Поэтому не всегда можно отделить литературное произ­ведение той эпохи от исторической хроники.

События монголо-татарских вторжений и героической борьбы русского народа против завоевателей стали во второй половине XIII—XIV в. центральной темой литературы. В составе летопи­сей дошло несколько повестей об отдельных событиях этой борьбы — битве на Калке, вторжении Батыя, обороне Козельска и т. д. Эти повести по своему характеру весьма близки к произ­ведениям народного эпоса, но в то же время в их летописных редакциях заметна обработка в интересах господствующего класса, при которой особенно подчеркивается роль князей, а борь­ба с завоевателями изображается в плане защиты христианства от «поганых», т. е. религиозный момент как бы выступает на первый план.

Одним из значительных произведений этой темы явилась «Повесть о разорении Рязани Батыем», дошедшая до нас в составе сборника XVI в. В «Повести» содержится решительное осуждение феодальных распрей между князьями. Написанная с позиций прославления рязанских князей, «Повесть» обвиняет великого князя владимирского Юрия Всеволодовича в отказе помочь Рязани. В то же время разорение Рязанской земли трактуется в традиционном христианско-морализующем духе, как наказание божье за грехи. Самый факт катастрофы, обрушившейся на русские земли, феодальные идеологи стремились использовать для пропаганды христианских идей и упрочения влияния церкви. Вместе с тем «Повесть» выходит за рамки узкорелигиозного освещения событий и содержит яркие рассказы о героической борьбе населения Рязани. Замечателен рассказ о любви и верности рязанского князя Федора Юрьевича и его жены Евпраксии., Когда князь Федор отправился к Батыю для переговоров, Батый потребовал, чтобы красавица Бвпраксия была доставлена ему. Федор отказался выполнить это требование и был убит в ханской ставке. Узнав о гибели мужа, Евпраксия покончила с собой, выбросившись из окна высокого терема. «Повесть» сохранила имя богатыря, храбро сражавшегося с завоевателями, — Евпатия Коловрата. Прозвище «Коловрат» указывает на богатырскую силу Евпатия. Рассказ о Коловрате выдержан в традиционной манере дружинного эпоса. Княжеский дружинник («некий'от вельмож рязанских») Евпатий, находясь в Чернигове, узнал о разорении Рязани Батыем, поспешил в Рязанскую землю, собрал дружину в тысячу семьсот человек из оставшегося насе­ления и пошел в погоню за Батыем. Догнав его в Суздальской земле, Евпатий напал на монголо-татар и нанес им сильное по­ражение. Батый послал на единоборство с Евпатием своего шу­рина Хостоврула. Русский богатырь убил Хостоврула, «разсече» его «на полы (пополам) до седла». Только с помощью много­численных «пороков» (стенобитных машин) врагам удалось убить Евпатия. Склонясь над телом мертвого богатыря, хан Батый воздал должное его храбрости и сказал, что он хотел бы иметь такого воина в своем войске.

Рассказ о Евпатии свидетельствовал о непреклонной воле русских людей продолжать борьбу в самых тяжелых условиях. Характерно, что героический тон рассказа о богатыре Евпатий разительно отличается от описания рязанских князей, выдер­жанного в обычном плане религиозно-житийной литературы. Князья изображены как христианские подвижники, преданные во всех своих поступках учению церкви. Прекрасный рассказ о Федоре и Евпраксии завершается вдруг житийной характе­ристикой с трафаретными выражениями о том, что князья рязанские «бяше родом христолюбивый», «от самых пелен бога возлюбили», «о церквах божиих велми печашеся», и перечисле­нием всех достоинств, обязательных для положительного героя церковной литературы. В этом снова сказалось настойчивое стремление церковников использовать реальные сюжеты, поло­женные в основу литературного произведения, для религиозной проповеди.

В еще большей степени религиозное истолкование борьбы против завоевателей проявилось в ярких, эмоциональных про­изведениях крупного церковного и литературного деятеля, зна­менитого проповедника Серапиона, бывшего архимандрита Киево-Печерского монастыря, ставшего в 1274 г. епископом владимирским, суздальским и нижегородским. Разорение Руси монголо-татарами выглядит в поучениях Серапиона как наказа­ние божье за грехи, но при всем этом религиозные идеи сочетаются у Серапиона с горячим патриотическим чувством. Сочинения Серапиона были преисполнены глубокой горечи за судьбы родной земли и вместе с тем уверенности в лучшем будущем ее: «гнев божий престанет... мы же в радости поживем в земле нашей». Серапион убеждал своих слушателей и читателей в том, что добиться смягчения божьего гнева можно только выполнением всех требований христианского вероучения. В этой связи Серапион обрушивался на пережитки языческих верований, прочно жившие в народе.

В литературе XIII—начала XIV в. отразилась также борьба против шведских и немецких феодалов. Этой теме посвящены дружинные повести об Александре Невском и псковском князе Довмонте, ставших любимыми героями литературных произве­дений. Христианско-религиозная окраска деятельности героев борьбы против завоевателей на западных рубежах Русской земли не закрыла главной патриотической идеи, отвечавшей настроениям широких народных масс. Повесть об Александре Невском начиналась «Словом о погибели Русской земли», про­славлявшим родную страну[30], далее содержалось описание Невского сражения, «Ледового побоища», отношений князя с Ордой и его смерти. Повесть о подвигах Довмонта возникла в XIII в. в Пскове.

Вопрос о происхождении «Слова о погибели Русской земли» остается нерешенным. Возможно, что до нас дошла только часть (может быть, начало) какого-то большого произведения. Изуми­тельный поэтический пафос и глубокий патриотизм сделали «Слово» популярным среди книжников, которые прямо, как в житийной повести об Александре Невском, или в переработан­ном виде, как в житии о Федоре Ярославском, использовали «Слово» как своеобразный зачин.

Подъем освободительного движения против завоевателей в конце XIII — начале XIV в. и начало объединительных процес­сов в Северо-Восточной Руси стимулировали и новый подъем литературного творчества, непосредственно откликавшегося на эти важнейшие исторические явления.

В этот период заметно выдвинулась тверская, а затем и мос­ковская литература. Ставшая в конце XIII — начале XIV в. одним из ведущих политических центров на Руси, Тверь явля­лась в то время и крупным культурным центром. Значитель­ный подъем пережило тогда тверское летописание. В Твери в 1293 и 1327 гг. произошли крупные антимонгольские выступле­ния. Борьба против ордынцев ярко отразилась в произведениях тверской литературы, какими явились «Повесть об убиении князя Михаила Ярославича в Орде» и «Повесть о Шевкале». Вели­кий князь тверской Михаил Ярославич в 1319 г. был казнен в Ор­де, когда московскому князю удалось склонить хана на свою сторону в борьбе с Тверью. Составленная в Твери «Повесть» о смерти Михаила имеет явные антимосковские мотивы, но вместе с этим повествование о гибели тверского князя отразило не только местные феодальные настроения. Смерть князя Михаила рисуется как мученический подвиг во имя всего христианства, во имя защиты Руси от ненавистных поработителей. Другая повесть посвящена восстанию в Твери в 1327 г. Исследователи древнерусской литературы отмечают, что дошедшая в составе письменных памятников эта повесть является феодальной пере­работкой того народного сказания о Шевкале («Щелкане Дудентьевиче»), о котором говорилось выше. «Повесть о Шевкале» под­черкивает непричастность тверского князя Александра Михай­ловича к восстанию, изображая его как возникшее совершенно стихийно, вопреки воле князя.

Во второй половине XIV в. в истории русских земель на­ступил новый этап. К этому времени были уже преодолены некоторые последствия монголо-татарского вторжения, настало время нового подъема ремесла, сельского хозяйства, торговли. Значительно укрепилось экономическое и политическое положе­ние русских земель. Объединенные московской великокняжеской властью, общерусские силы под предводительством Дмитрия Донского нанесли сокрушительное поражение монголо-татарским завоевателям в исторической битве на Куликовом поле 8 сентября 1380 г. Под главенством Москвы стало складываться единство русских земель.

Русская культура, и в частности русская литература, вступи­ла в этот период в полосу нового подъема. Это сказалось не только в появлении многих новых произведений литератур­ного творчества, но и в существенных изменениях его форм. Исследователи истории древнерусской литературы отмечают появление в конце XIV—XV в. нового, так называемого «экспрес­сивно-эмоционального» стиля литературных произведений. В этот период усилилось влияние религии на искусство. Писа­тели и художники конца XIV—XV в. стремились показать ис­ключительную возвышенность психологического состояния, порождаемого религиозным вероучением, противопоставляя его земному миру со всеми его тяготами и заботами. В таком под­ходе к задачам художественного творчества отражался смутный, неосознанный протест против несправедливости окружающей их жизни. Господство богословия направляло этот протест в русло религиозного мировоззрения. В «чистоте» и «святости» христиан­ского учения мыслящие люди того времени пытались воплотить не ясные для них самих идеалы высокого развития человеческо­го духа. Стремление к возвышенности и идеализации художе­ственных образов усиливалось еще более в обстановке патрио­тического подъема, вызванного победой на Куликовом поле.

Необходимо отметить также существенное влияние, оказан­ное на литературу усилением культурных связей с южно­славянскими странами. Распространение южнославянской лите­ратуры и деятельность приезжавших из этих стран книжников (что в немалой степени было связано с деятельностью выходца с Балкан митрополита Киприяна) внесли в русскую культуру свойственную южнославянской культуре возвышенность и эмо­циональность, но при всем этом, как отмечено выше, развитие названного стиля в русской культуре было обусловлено внутрен­ними закономерностями ее развития, находившегося в теснейшей связи с изменениями в жизни самих русских земель конца XIV—XV в.

Ведущим центром литературы в этот период окончательно стала Москва, где создавались наиболее значительные произве­дения. Под влиянием Куликовской битвы возник цикл произве­дений, прославивших великую победу русского народа над завое­вателями. Ранее других из повестей этого цикла возникла, по-видимому, так называемая «летописная повесть», вошедшая в состав многих летописей. Осмысление событий Куликовской бит­вы здесь дано в духе религиозного мышления, конечной причиной поражения Мамая выступает «божественное провидение»; пове­дение рязанского князя Олега объясняется как отступление от религиозно-нравственных догм; герой Куликовской битвы — Дмитрий Донской изображен как христианский подвижник, на­деленный благочестием и любовью к богу и церкви, во имя ко­торых он и совершает свои поступки. Но вместе с тем в «лето­писной повести» отчетливо проступают мужественные черты ве­ликого князя-патриота, пренебрегающего личной опасностью ради общерусского дела. В уста князя вложены слова о том, что он не может отказаться от личного участия в битве: «Да како аз возглаголю: братьа моа, да потягнем вси с единого, а сам лице свое почну крыти и хоронитися назади? Не могу в том быти, но хощу якоже словом, такожде и делом напереди всех и перед всими главу свою положити за свою братью и за вся крестьяны, да и прочьи, то видевше, примуть с усердием дерзновение»[31]. Изображение событий украшено многими риторическими выра­жениями, сравнениями («прольяша кровь, аки дождева туча» и т. п.).

В конце XIV в. появилась так называемая «Задонщина», автором которой был «Софоний старец рязанец». «Задонщина», посвященная Куликовской битве, идейно и художественно свя­зана со знаменитым «Словом о полку Игореве», но является не подражанием «Слову», а оригинальным и вместе с тем крупнейшим произведением древнерусской литературы. Со «Словом» «Задонщину» связывает общая идея, которая заключается в том, что «Слово» показало поражение русских князей в борь­бе с нашествием вследствие разрозненности и междоусобиц, а «Задонщина» показала победу Руси, когда было достигнуто единство под главенством Москвы. Таков основной замысел «Задонщины», Близость художественных приемов к «Слову» и временами даже прямое его цитирование служат подчеркнуто­му раскрытию главной темы единства Русской земли и сопостав­лению условий поражения князя Игоря Святославича и победы князя Дмитрия Донского. Организующая роль Москвы и ее про­славление звучат в «Задонщине» с большой силой. Примеча­тельно, что в «Задонщине» раскрылась одна из ведущих обще­ственно-политических идей того времени — мысль об органической связи Московской Руси с Киевской Русью. Автор «Задонщи­ны» видит в событиях своего времени закономерное восстановле­ние прежней славы и могущества Русской земли, лишь времен­но утраченное в годину иноземных вторжений. В «Задонщине» очень заметно влияние народного эпоса с его богатырскими об­разами Пересвета и Осляби, песенной символикой (Москва вы­пускала против врагов «соколов», «кречетов», «белозерских ястребов» и т. п.).

Широкое распространение получило «Сказание о Мамаевом побоище». С одной стороны, оно насыщено религиозной рито­рикой, с другой — «Сказание» воплотило реальные факты собы­тий, связанных с Куликовской битвой, и даже сохранило имя одного из простых людей — героев битвы («Юрка-сапожник»), Интересно, что в описании сражения автор отходит от религиоз­ной риторики и гораздо ближе стоит к народному эпосу, зато изображение князя Дмитрия Ивановича проникнуто религиоз­ным благочестием; здесь проведена идея тесного союза церкви и княжеской шгйсти, воплощенная в описании отношений Дмит­рия и Сергия Радонежского.

События печального для Москвы 1382 г., когда произошло нападение Тохтамыша, легли в основу особой повести — «О Мо­сковском взятии от царя Тохтамыша и о пленении земли Рус­ской». Эта «Повесть» гораздо ближе к народной традиции, чем другие произведения.

Другая группа литературных произведений конца XIV— XV в. — жития святых. В этих произведениях наиболее выпукло проявились черты религиозной риторики, характерные для того времени. Еще в первой половине XIV в. было составлено «Житие» московского митрополита Петра, которое было предназначено для обоснования важного для московских князей тезиса о том, что внимание святого Петра к Москве явилось выражением боже­ственного предначертания, указавшего на Москву как на центр защиты христианства. «Житие» Петра составлено еще в стиле сухого изложения фактов, почти без риторических украшений, но с обстоятельными указаниями на «чудесные» явления, пред­определившие поступки Петра. В конце XIV в. житийная литература приобрела новый характер. Произведения этого зканра стали исполняться в возвышенном, панегирическом стиле, они обильно украшены эпитетами, цветистыми оборотами и вы­ражениями, длинными цитатами из «Священного писания». В этом духе были составлены Епифанием Премудрым «жития» Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Усиление церковной проповеди в житийной литературе неразрывно сочеталось с раз­витием в ней идеи о главенствующей роли Москвы и о тесном союзе княжеской власти и церкви как основной гарантии усиле­ния Руси. Близки к житийной литературе и «похвальные слова», написанные в честь московского князя Дмитрия Донского, твер­ских князей Михаила Александровича и Бориса Александрови­ча[32]. В этих «словах» развивалась идея сильной княжеской власти.

Во второй половине XV в. в русской литературе стал распро­страняться жанр сюжетной повести. «Повесть о Петре и Февронии», «Повесть о Петре, царевиче ордынском», «Повесть о Мер­курии Смоленском» и другие произведения этого жанра внешне еще вполне историчны, но в действительности здесь уже происхо­дило создание вымышленных литературных сюжетов, что оз­начало значительный шаг вперед в развитии русского литератур­ного творчества.

«Повесть о Петре и Февронии», возникшая, по-видимому, в Муроме, рассказывает о любви крестьянской девушки и князя. В этой «Повести» многое взято и от сказочной фантастики на­родного творчества, и от религиозного истолкования образов. Феврония, владея тайной исцеления от болезни, вызванной брыз­гами крови фантастического крылатого змея, убитого князем Петром, соглашается исцелить последнего, если он женится на ней. Этот сюжет был распространен в средневековье — точно так же Изольда лечила Тристана, заболевшего от крови убитого дракона. Князь Петр нарушил обещание, отказавшись жениться на Февронии, но был наказан за это возобновлением болезни. И только после возвращения к Февронии он был излечен ею до конца. Петр и Феврония стали править в Муроме, но бояре были возмущены незнатностью Февронии. Побеждает великая нрав­ственная сила Февронии и Петра — они вместе уходят из города. Сила любви Февронии так велика, что по ее благословению за ночь вырастают деревья. Недовольные правлением бояр, жители Мурома упросили Петра и Февронию вернуться в город. Там они правили до смерти, причем вместе умерли, и как ни старались похоронить их отдельно, тела их чудесным образом оказывались в одном гробу. Заметим, что таков же конец некоторых вариантов упомянутой повести о Тристане и Изольде, к которой по сюжету повесть о Петре и Февронии довольно близка. Дело тут не в механическом заимствовании: «Повесть о Петре и Февронии» является не переводом и не подражанием, а вполне оригиналь­ным произведением русской литературы с особенностями изобра­жения реальной русской жизни. Общность сюжетов вообще ха­рактерна для средневековой культуры разных стран и обусловле­на единством пути культурного развития. На определенной ста­дии возникли сюжеты, которые соответствовали общему уровню духовных, морально-этических представлений средневекового общества.

Развитие художественного мышления приводило к более глубокому проникновению в человеческие чувства и характеры. Тема всепобеждающей любви как высокого человеческого чув­ства, преодолевающего социальные преграды и наделенного чудодейственной силой, появилась в средневековье как предвестие освобождения духовной культуры от суровых аскетических кано­нов религиозного восприятия действительности. В «Повести о Петре и Февронии»» и других аналогичных произведениях авторы еще пытались как бы «уложить» эту тему в рамки религиоз­ного истолкования. От этого произведение получало, конечно, внутреннюю противоречивость. Характерно, что «Повесть о Петре и Февронии» написана уже не в выспреннб-риторической манере, а очень сдержанно. Внутренняя эмоциональность сменила здесь внешнюю аффектацию, и в этом тоже заключается новое важное явление литературного развития.

«Повесть о Меркурии Смоленском» продолжала традиции героических повестей о богатырях — героях борьбы против монголо-татар. И в этой повести переплетаются народно-эпические мотивы (богатырь, один разбивший полчища Батыя) с жанром религиозного жития (блаженный праведник, действующий по велению богородицы) в изображении одного и того же героя повести — Меркурия.

Интересна попытка изобразить внутреннее перерождение че­ловека в «Повести о Петре, царевиче ордынском». Эта попытка выдержана еще в последовательно религиозном плане: Петр изменился под влиянием воздействия на него христианского учения, но стремление показать сложный путь духовного разви­тия человека было новым и важным явлением в русской ли­тературе XV в., начавшей преодолевать вековые традиции статич­ного изображения людей, которые выглядели в литературе пред­шествующего времени либо крайне идеализированно, либо наде­лялись исключительно отрицательными чертами.

Идейный пафос общерусского единства, возникший еще в домонгольской Руси и с особой силой проявившийся в «Слове о полку Игореве», в новых условиях XIII—XV вв. становится ве­дущим и находит, в той или иной степени, отражение в лите­ратурных памятниках, как связанных непосредственно с инозем­ным нашествием, так и в цикле о Куликовской битве, в житиях и поучениях, в «Хожениях» и повестях.

АРХИТЕКТУРА

Как и другим областям культуры, русскому зодчеству и жи­вописи был нанесен тяжелый удар монголо-татарским наше­ствием. Однако, по мере того как восстанавливалась жизнь в рус­ских землях, оживали и получали новое развитие вековые ху­дожественные традиции. В области зодчества древние традиции не прервались. Сохранился, например, белокаменный рельеф от церкви в Коломне, построенной в XV в. Это свидетельство того, что имели место попытки возродить традиционное искусство резьбы по камню, хотя по качеству исполнения коломенский рельеф намного уступает владимиро-суздальским рельефам XII—XIII вв.

В различных городах Руси в XIV—XV вв. возобновлялось каменное строительство, происходила реставрация старых па­мятников. Однако ни Суздаль, ни Ростов, ни Владимир, ни Ниж­ний Новгород, ни Рязань не стали ведущими центрами развития искусства в XIV—XV вв.; более того, произведения зодчества и живописи, созданные там, характеризуются архаичными чертами.

Ведущая роль в искусстве перешла к другим центрам, и это вполне понятно: где был достигнут наиболее высокий уровень экономического и политического развития, там создавались и наиболее благоприятные условия для развития художественной культуры. Такими центрами были Тверь, Новгород, Псков, а со второй половины XIV в. наибольшее значение приобрела Москва. Именно Тверь была первым городом Северо-Восточной Руси, где после нашествия снова началось каменное строительство (главный тверской храм Спаса-Преображения в 1285—1290 гг.). Тверской собор был построен в стиле установившейся во владимиро-суздальском зодчестве традиции. Это был шестистолпный, крестово-купольный храм, украшенный белокаменными рельефа­ми, медными дверями, майоликовым полом. Но каменное строи­тельство в Твери в XIV в. не было значительным: была построена еще одна каменная церковь в 1323 г., а потом разгром Твери после восстания 1327 г. надолго ослабил ее, и лишь в конце XIV в. наступил новый подъем строительной деятельности, про­должавшейся и в первой половине XV в. Сохранилась построен­ная во второй четверти XV в. церковь Рождества Богородицы в селе Городне на Волге — небольшой четырехстолпный храм на высоком подклете.

Крупнейшим центром развития искусства XIV—XV вв., имевшим не только русское, но и общеевропейское значение, был Великий Новгород. XIV—XV вв. — время развития само­стоятельности Новгородской феодальной республики, экономиче­ского и политического подъема Новгорода. Как известно, Новго­род не подвергался разорительному нашествию монголо-татарских завоевателей, что создало более благоприятные по сравне­нию с другими русскими городами условия для развития культуры, хотя и для Новгорода вторая половина XIII в. была тяже­лым временем. Отразив натиск врагов с Запада, в конце XIII в. Новгород вступил в полосу большого подъема. Это сразу же про­явилось в возобновлении каменного строительства. Церковь Николы на Липне, построенная в 1292 г., являлась как бы фор­постом на путях к Новгороду с юга.

Надо иметь в виду, что каменные церкви средневековья имели не только культовое назначение. Они являлись также ме­стом хранения товаров и имели особенно большое военно-оборонительное значение. Когда еще не было огнестрельного оружия, всякое каменное сооружение представляло собой серьезную крепость, поэтому церковное строительство в сред­ние века нельзя расценивать только как свидетельство рас­пространения и утверждения влияния религии и церкви — сооружение каменных храмов отвечало и весьма реальным, зем­ным потребностям. Древние церкви, сохранившиеся доныне, — это не столько религиозные памятники, сколько памятники строительного и художественного мастерства, драгоценные ма­териальные свидетельства жизни общества далеких веков. Ги­бель и разрушение этих памятников — невосполнимая потеря для истории русской культуры.

Сильно разрушенной во время Великой Отечественной вой­ны оказалась и церковь Николы на Липне, один из интереснейших памятников новгородского зодчества. После войны реставраторы восстановили храм. Сохранив традиционную схему четырех-столпного одноглавого храма, новгородские зодчие внесли мно­го нового в конструкцию. Они отказались от позакомарного покрытия, сделав его трехлопастным (позднее переделанным на восьмискатное, а еще позднее — на четырехскатное, грубо иска­зившее, как и всюду при подобных переделках, изящный и за­кономерный переход от основного массива здания к барабану). Вместо трех апсид осталась одна в центре, причем опущенная до половины здания, не стало деления фасадов лопатками, и здание в целом приобрело могучую массивность и монолитность. «Идеал новгородца — сила, и его красота — красота силы»,— писал И. Э. Грабарь; и эту характерную особенность новгород­ского искусства мы ясно видим в сохранившихся его памятниках. Кроме того, новгородские строители перешли от кладки, чередо­вавшей слои камня и кирпича, к кладке из грубо отесанной известняковой плиты, с использованием валунов и частично кирпича. Это придавало стенам новгородских сооружений неров­ную волнистую поверхность и лишало их геометрической чет­кости и строгости, еще более усиливая впечатление грубоватой силы и мощи.

Новгородские постройки XIV—XV вв., как правило, невелики по своим размерам. На смену монументальным, величественным зданиям XI — XII вв. типа Софии, соборов Юрьева и Антониева монастырей, строившихся богатой княжеской властью, пришли небольшие сооружения, возводившиеся на средства отдельных бояр, купеческих объединений и городских «концов». Изменение объемов зданий повлекло за собой и выработку новых приемов их художественного и строительно-технического решения.

Сохранились лишь отдельные фрагменты нескольких зданий первой половины XIV в. Интереснейшие церкви Спаса на Кова­леве (1345 г.) и Успения на Волотовом поле (1352 г.) погибли от рук немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отече­ственной войны. Благодаря усилиям реставраторов церковь Спаса на Ковалеве восстановлена. Историки архитектуры отме­чают, что новгородские сооружения первой половины и середины XIV в. знаменовали собой переходный период к выработке нового стиля новгородского зодчества, который получил свое яркое воплощение в ряде построек второй половины XIV в.

Одним из классических памятников новгородского зодче­ства является построенная по заказу посадника Семена Андреевича в 1360—1361 гг. на Торговой стороне церковь Федора Стратилата. Четырехстолпный одноглавый храм был вместе с тем и хозяйственным помещением — в нем были устроены тай­ники и камеры для хранения ценностей. Нарядно внешнее уб­ранство храма. В настоящее время реставраторы возродили древ­ний облик храма, восстановив его трехлопастное завершение. Строители церкви Федора Стратилата вновь вернулись к чле­нению фасадов лопатками, барабан украшен поясками арочек, треугольников, вдоль апсиды спущены валики, соединенные ар­ками, на фасадах много различных украшений над окнами и порталами. В этом ярко сказалось новое в новгородском стиле второй половины XIV в. — стремление к нарядному, декора­тивному убранству постройки.

Еще более отчетливо это стремление проявилось в церкви Спаса на Ильине, построенной в 1374 г. Здесь декоративная обработка фасадов и апсид еще более разнообразная и богатая, даже разрушающая конструк­тивную строгость и лаконич­ность форм. Позднейшие по­стройки уже избегают такой обильной декоративности, воз­вращаясь к старым строгим формам или даже совсем отка­зываясь от украшений, как, например, в церкви Рождества на кладбище (1381 г.). В даль­нейшем в новгородском зодчестве еще более стало усиливаться стремление к сохранению и по­вторению прежних образов.

В XV в. новгородские мас­тера старались следовать уже выработанным ранее приемам,

и в этой известной консервативности новгородского зодчества отразилась общая политическая линия новгородской аристокра­тии, йаправленная к сохранению строя феодальной республики с ее независимостью от княжеской власти. Ярким памятником новгородского зодчества начала XV в. является церковь Петра и Павла в Кожевниках, подражающая храму Федора Страти-лата. Подражание памятникам древности сказалось в следо­вании образцам не только XIV в., но и более раннего време­ни. Таково, например, возведенное в 1454 г. новое здание церкви Иоанна Предтечи на Опоках, центра знаменитой новгородской купеческой корпорации — «Иванского ста» — вместо разрушен­ного здания постройки 1127 — 1130 гг.

Сохранились и некоторые гражданские постройки XV в. Это — Грановитая палата, построенная в 1433 г. немецкими и новго­родскими мастерами, и Часозвоня, возведенная в 1443 г. В Гра­новитой палате заседал Совет господ — верховный орган бояр­ской аристократии. Грановитая палата имеет ряд специфических черт готического искусства, в то время как столп Часозвони завершался шатровым верхом, являясь одним из ранних образ­цов русской шатровой архитектуры. Обрушившаяся в 1671 г. Часозвоня через два года была отстроена вновь, с сохранением основ древней формы, но без шатрового верха.

Своеобразное место в русском искусстве XIV—XV вв. занимает зодчество Пскова.

Псковские сооружения XIV—XV вв. производят впечатление крепостных — настолько чувствуется сила в их мощных стенах, несимметричных пропорциях. Военный страж Русской земли на Западе, Псков в течение столетий вел упорную борьбу против завоевателей. В еще большей степени, чем в других городах, каменные постройки Пскова имели военное назначение. Именно в Пскове был возведен в XV в. самыйбольшойкаменныйкремль, стены которого протянулись на девять километров.

После 1348 г. Псков обособил­ся от Новгорода и стал центром самостоятельной феодальной рес­публики. Обособление Пскова на­ложило заметный отпечаток на его зодчество и живопись, сохра­нявшие местное своеобразие и до­вольно замкнувшиеся от влияний со стороны других центров. Сохра­нение этого местного своеобразия было, как и в Новгороде, отраже­нием политических позиций бояр­ской аристократии, стремившейся к сохранению своей независи­мости.

Вторая половина XIV и XV в. были временем весьма интен­сивного каменного строительства в Пскове, многое сохранилось до нашего времени. В 1365—1367 гг. был заново выстроен глав­ный псковский храм Троицы. Ставя этот храм «на старой основе», псковские мастера внесли много нового в традиционную схему крестово-купольной церкви. Особенно переработана была верхняя часть сооружения, которой был придан динамический ритм по мере приближения к барабану.

Большинство псковских храмов XV в., ранним из которых была церковь Василия на Горке (1413 г.), представляют собой небольшие кубического вида постройки с одной главой, украшен­ной простыми поясками в виде треугольных и квадратных уг­лублений. Внешний облик этих церквей очень прост и лакони­чен. Как и в Новгороде, стены возводились из неровных плит известняка. Верхняя часть зданий завершалась многолопастными арками с восьмискатным покрытием. Церкви обычно имели не­сколько боковых приделов, еще более усиливавших впечатление тяжести и приземистости зданий. Характерны для псковского зодчества каменные звонницы, состоявшие из нескольких проле­тов. Псковские постройки украшались темно-зелеными поливными изразцами. В XV в. Псков был единственным городом на Руси, где существовало производство таких изразцов.

Каменное строительство в Москве началось во второй четверти XIV в. Первый этап его относится к 1326—1333 гг., когда были построены четыре небольших каменных храма в Кремле, не со­хранившихся до наших дней. Судя по некоторым косвенным данным, первые белокаменные московские церкви были выстроены в духе традиций владимиро-суздальского зодчества, что соответ­ствовало и политическим замыслам заказчиков, стремившихся подчеркнуть преемственность великого княжения владимирского и московского.

В 1367 г. в Москве был возведен единственный в XIV—XV вв. во всей Северо-Восточной Руси каменный кремль, и с этого вре­мени началась полоса нового интенсивного каменного строитель­ства как в самой Москве, так и в городах Московского княже­ства. Крупнейшей постройкой XIV в. был Успенский собор в Коломне — городе, которому московские князья придавали ис­ключительно важное значение как стратегическому центру на путях борьбы против иноземных нашествий. Расположенные сту­пенями, декоративные закомары Успенского собора создавали эффектный переход к барабану. Сохранив формы владимирского зодчества, московские мастера придали коломенскому храму тор­жественный и величественный вид. Внимание к художественной культуре Владимиро-Суздальской Руси вообще стало отличитель­ной чертой развития московского искусства. Недаром в конце XIV в. было предпринято восстановление древних сооружений во Владимире, Переяславле-Залесском, Ростове.

Древнейшими сохранившимися памятниками московского зод­чества являются Успенский собор в Звенигороде (около 1400 г.), собор Саввина-Сторожевского монастыря в Звенигороде (1405 г.) и Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря в Загорске (1422 г.). Эти московские сооружения следуют образцам владимирских зданий XII в. — церкви Покрова на Нерли и Дмитриевскому со­бору во Владимире. Как и названные сооружения, древнейшие московские памятники представляют собой крестово-купольные одноглавые церкви с тремя апсидами, доходящими почти до верха куба, но выполнены они с меньшим декоративным убран­ством, чем владимирские храмы. Нет ни резных каменных ба­рельефов, ни аркатурно-колончатых поясков. Убранство москов­ских храмов скромнее, но в нем появились новые мотивы — килевидные арочки и «дыньки» в порталах, ставшие характер­ной особенностью московского зодчества. Очертания храмов, осо­бенно монастырских, более приземисты и суровы, чем изящные и стройные формы владимирских построек. В соборе Спасо-Ан-дронникова монастыря (около 1427 г.) традиционный владимир­ский «куб» стал нарушаться за счет возвышения средних сводов над боковыми, что придавало более динамичное движение зданию вверх, к барабану, поставленному на квадратный постамент.

ЖИВОПИСЬ

Русское искусство второй половины XIII—XV вв. восприняло и развило дальше художественную культуру Древней Руси, об этом свидетельствуют, например, немногочисленные сохранивши­еся памятники владимиро-суздальской живописи XIV в. — икона «Грузинской Богоматери» и «Покров» из Покровского монастыря в Суздале (хранятся в Государственной Третьяковской галерее), особенно первая с ее тонким рисунком и мягким изображением лица.

Своя живописная школа складывалась в Твери, причем ха­рактерно, что борьба Твери против Москвы наложила отпечаток и на формирование тверской живописи, более стремившейся к новгородским образцам, чем к московским.

Высокого развития достигла во второй половине XIII—XV в. и новгородская живопись, опиравшаяся на прочные местные тради­ции и использовавшая достижения византийского искусства. Как и в зодчестве, в живописи Новгорода XIV в. сложился новый стиль. В новгородских фресках этого времени на смену тяжеловатым, приземистым фигурам пришли узкие, вытянутые изображения людей, многослойные композиции, живопись стала более мини­атюрной, изящной, обогатилась цветовая гамма.

Замечательным художником конца XIV в. был знаменитый Феофан Грек, приехавший на Русь из Константинополя. Принеся лучшие традиции византийского искусства, Феофан Грек орга­нически соединил их с русским искусством, став крупнейшим мастером русской живописи и внеся большой вклад в ее идей­но-художественное развитие. Феофан работал в Новгороде и Москве. В Новгороде сохранились росписи Феофанй Грека в церкви Спаса на Ильине. Живопись Феофана отличается свободой композиционного построения, художественной выразительностью, острыми индивидуальными характеристиками изображаемых персонажей. Проникнутая глубоким философским размышле­нием, живопись Феофана Грека — одно из самых ярких прояв­лений того экспрессивно-эмоционального стиля в русском искусстве конца XIV в., который сказался и в литературных проис ведениях. Феофан воплощал в своих фресковых росписях высокую одухотворенность человека, силу внутренней эмоциональности, страстную волю к возвышенному и прекрасному духовному со­стоянию человека. Духовная возвышенность и эмоциональность мыслились Феофаном, как и другими художниками того времени, естественно, в религиозных образах, но эти образы были неизме­римо выше, чище, благороднее и окружавшей художника дей­ствительности феодального общества, и самой церкви, чью низ­менность и стяжательство обличали в те же годы новгородские стригольники. Энергичная манера письма Феофана, великолеп­ное мастерство колорита придают изумительную силу вырази­тельности фигурам его фресок. Есть вместе с тем в них что-то суровое, даже грозное.

Феофан Грек оказал большое влияние на новгородскую живопись. По-видимому, его учениками была расписана церковь Федора Стратилата.

Замечательным памятником новгородской живописи второй половины XIV в. был и погибший комплекс фресок Волотовской церкви. Эти фрески, принадлежавшие неизвестному новгородскому мастеру, так же очень экспрессивны и эмоциональны, как и фрески Феофана Грека, но выполнены в другой живописной манере. Исследователь новгородского искусства В. Н. Лазарев отмечает, что «волотовской росписи присуще нечто резкое, стремительное. Все изображено здесь в бурном движении: одеяния надуваются, как паруса, либо выступают острыми угла­ми; их концы развеваются; фигуры очерчены летящими, не знаю­щими удержа линиями; в позах и жестах всех фигур есть что-то неуравновешенное, стоящее на грани экзальтации; выразительные лица написаны смело брошенными мазками, попирающими все традиционные каноны»[33]. Жизнерадостные и яркие фрески Воло­товской церкви далеко выходили из рамок сурового, аскетиче­ского мировосприятия официальной церкви и в образных формах искусства были одним из проявлений свободы художественного творчества, стремившегося преодолеть традиционные каноны церковной живописи.

Фашистские захватчики уничтожили в большей части еще один шедевр новгородской живописи XIV в., каким были фрески Ковалевской церкви. В живописи Ковалевской церкви особенно ярко проявилось влияние южнославянской художественной тра­диции, сочетавшейся с местными, новгородскими традициями. Ковалевские фрески проникнуты чертами аскетизма официальной церкви, и это понятно, если учесть, что заказчиком в данном случае являлся один из представителей боярской аристократии, боровшейся против стригольнической ереси и рационализма в истолковании религиозных догматов. Свободная манера живопи­си Феофана Грека отступила здесь перед линейно-графическим изображением, победившим впоследствии в новгородской живо­писи XV в. В настоящее время проведены большие работы по восстановлению фресковой росписи, сохранившейся в обломках. Монументальная фресковая живопись XV в., подчиненная социальным интересам боярской аристократии, все болееусваи­вала догматические черты официальной идеологии. Наоборот, иконописание XV в. в Новгороде оставалось более тесно связан­ным с демократическими кругами, и не случайно именно в иконо-писании развивались передовые художественные направления в Новгороде. Иконописание постепенно освободилось от следова­ния образцам фресковой живописи и уже в конце XIV в. сложи­лось в самостоятельное направление живописного искусства. Новгородские иконы этого времени характеризуются чистотой и сочностью красок, среди которых живописцы особенно любили пламенный киноварный цвет. Композиционные схемы новгород­ских икон просты и лаконичны. Типы святых изображаются в виде крепких фигур со скошенными плечами и мелкими чертами лица. Святые изображались стоящими в ряд, житийные иконы выполнялись в виде большого изображения святого в центре, окруженного со всех сторон маленькими «клеймами», изобра­жающими отдельные эпизоды из жития святого. Большинство икон посвящалось особенно популярным в народе святым — по­кровителям различных хозяйственных занятий (Илья-пророк — громовержец, дающий дождь и охраняющий от огня; покрови­тель скотоводства Власий, на которого легко перешел культ язы­ческого Велеса; покровители коневодства Флор и Лавр; покрови­тель плотников и защитник от пожаров Николай-чудотворец и т. п.). Широко поп