МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА 3 страница

На пергамене уставным письмом, золотом написан текст. Внизу грамоты прорезь для шнура, на котором висела печать. Печать сохранилась и представляет две серебряные позолочен­ные пластинки с изображением на одной сидящей фигуры Иису­са Христа с книгой, на другой — святого Федора Стратилата, покровителя Мстислава, имевшего христианское имя Федор.

Долгое время господствовало мнение, что письменность на Ру­си была уделом церковников и представителей высшей феодаль­ной знати. Ссылались на то, что неизвестны письменные памят­ники, вышедшие из среды народных масс.

Однако в 1951 г. новгородские раскопки А. В. Арциховского дали ценнейший материал по истории русской письменности. Были найдены берестяные грамоты, часть которых относится к XI—XII вв.[6]. Раскопки последующих лет показали, что ученые столкнулись с своеобразным «архивом» частных писем, бесхит­ростно повествующих о повседневной жизни новгородских людей. Не имея возможности писать на пергамене, который был сравни­тельно редок и дорог, простые люди использовали для письма бересту, на внутренней, мягкой стороне которой острым предме­том (костяным или металлическим) писался текст.

Новгородские находки берестяных грамот заставили археоло­гов искать их и в других местах. Вскоре были найдены грамоты в Смоленске, а затем в Витебске, Пскове, Старой Русе. По-видимому, берестяные грамоты имели широкое применение в Древней Руси. На бересте писали письма, вели хозяйственные за­писи и т. п. То, что археологи обнаружили в разных городах и даже в слоях X в. многочисленные острые железные палочки-писала, как их называли на Руси, является еще одним, хотя и косвенным свидетельством раннего и широкого распространения грамотности среди простых людей: крестьян, ремесленников, мелких торговцев.

О развитии письменности говорят и эпиграфические памятни­ки, т. е. надписи, сделанные на камне, дереве, металле и других твердых материалах. Мы уже говорили о древнейшей русской надписи на глиняном сосуде первой четверти X в. К числу древ­них записей относится и надпись, сделанная на Тмутараканском камне 1068 г. Надпись гласит: «В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14 000 сажен».

Нередки надписи, сделанные на каменных крестах. Эти кресты ставились на дорогах, реках, заделывались в церковные стены. Многочисленные надписи встречаются на пряслицах XI—XII вв. Пряслицы были необходимым предметом в каждой русской семье. Их часто метили какими-либо значками или ставили надпись, говорящую о владельце: «Потворин прясльнь», «Моло­дило», «Мартын», «княжо есть», «невесточь».

Свои надписи на изделиях ставили гончары. На голоснике в новгородском Софийском соборе мастер расписался «Стефан пел» (писал). Иногда эти надписи носят своеобразный, символиче­ский характер. У горлышка глиняной амфоры XI в. киевский мастер сделал надпись: «Благодатна полная корчага сия».

Интересны надписи, сделанные на новгородских серебряных кратирах (сосудах) XII в. Считают, что эти кратиры были сделаны мастерами в качестве образцов при испытании мастерства ре­месленника, претендующего на звание мастера серебряных дел. На одном сосуде надпись: «Господи, помози рабу своему Флорови. Братило делал», на втором — аналогичного содержания: «Господи, помози рабу своему Костяньтину. Коста делал. Аминь».

Иногда на сосудах, подобно пряслицам, указывалось имя вла­дельца вещи, например: «Се сосуд Петров и жены его Марье».

Встречаются надписи — «граффити», сделанные на штукатур­ке соборов в Новгороде, Киеве, Галиче и других городах. Простые люди, купцы, ремесленники выцарапывали на стенах храмов надписи, часто далекие от церковного благочестия.

Все это говорит о широком распространении письменности на Руси. Древняя Русь, особенно город, в XI—XII вв. была доста­точно хорошо знакома с письмом. Грамотные люди не были ред­ким исключением.

Летопись рассказывает о существовании специальных школ, учрежденных для распространения грамотности.

Уже Владимир после принятия христианства проявлял заботу об учении, «посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное».

Ярослав расширил круг людей, обучавшихся грамоте, пред­писав попам церквей «по городам и иным местам» учить людей, ибо «велика ведь бывает польза от учения книжного». Преследуя цели подготовки кадров своих русских церковников, Ярослав при­казал также собрать «от старост и поповских» 300 детей и «учить книгам» их. Возможно, при Андреевском монастыре в Киеве существовала специальная женская школа, где, как писал В. Н. Татищев, «младых девиц» обучали «писанию, також реме­слам, пению, швению и иным полезным им ремеслам».

Источники позволяют сделать вывод, что в Древней Руси школы были двух видов. В одних, при монастырях, готовили церковнослужителей. В них преподавали чтение, письмо, пение, богословие. Школы высшего типа, для «лучших людей детей», давали, кроме того, знания по философии, риторике, грамматике.

Но, очевидно, самым распространенным было индивидуальное обучение.

Конечно, не все население Древней Руси было грамотным, но грамотность была распространена и за пределами феодального класса.

Распространение грамотности сопровождалось созданием библиотек. Князь Ярослав был известен не только тем, что сам «к книгам проявлял усердие, часто читая их и ночью и днем», но и тем, «что собрал книгописцев множество, которые переводи­ли с греческого на славянский язык». Эти книгописцы написали много книг, положивших начало библиотеке при соборе Софии в Киеве. Летописец XI в. неоднократно прославляет книгу и книж­ное учение. «Велика ведь бывает польза от учения книжного, книги наставляют и научают нас», книги дают мудрость, они «реки, напояющие вселенную, ими мы в печали утешаемся», «если поищешь в книгах мудрости прилежно, то найдешь великую пользу для души своей» — эти изречения как бы наталкивают человека на познание духовных богатств, скрытых в книгах.

Киевская Софийская библиотека не была единственной. Собра­ния книг при храмах были и в других древнерусских городах. В Новгороде собирательницей и хранительницей книг была нов­городская София. Существовала соборная библиотека в Полоцке.

Библиотеки собирались и крупными монастырями. В XI—XII вв. Киево-Печерский монастырь, новгородский Юрьев монастырь имели уже значительные собрания как переводной, так и своей, оригинальной литературы. Книжники этих монастырей принима­ли участие в составлении летописей.

С принятием христианства на Русь проникла большая перевод­ная литература.

Переводная литература оказала определенное влияние на развитие всей древнерусской литературы. Первоначально, в своей основе, переводная литература была тесным образом связана с чисто церковными интересами. Это вызывалось практическими задачами отправления служб в русских церквах и монастырях.

Богослужебные книги, переведенные с греческого языка на старославянский, первыми проникли на Русь. Среди них оказались собрания служб на весь год, т. е. служебная месячная Минея; тексты праздничных служб до и после пасхи — Триоди «постная» и «цветная»; различного рода служебники и требники, бывшие руководством при свершении богослужения. Из библии вначале были переведены части, имевшие непосредственное отношение к церковному богослужению: евангелие, тексты апостольских деяний и др.

Переводная литература включала в себя произведения христи­анских писателей, главным образом поучительного характера. Созданные в целях борьбы с ересями, для пропаганды христиан­ской догматики и морали, сочинения Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина и других использовались русскими церковниками для борьбы с язычеством, для укрепления феодального правопоряд­ка. Интересно отметить, что русские переводчики делали вставки в текст, приспосабливая произведения к потребностям русской действительности.

Знакома была Русь и с переводными произведениями житий­ной литературы. Жития появились как форма прославления раз­личных деяний святых. В них ставились и разрешались вопросы христианской морали, монашеской жизни, борьбы с ересями, подробно разбиралось учение о конце мира и, наконец, описы­вались жизнь и подвиги деятелей церкви.

Известное распространение на Руси наряду с каноническими, так называемыми «истинными» книгами, получили апокрифиче­ские, т. е. «ложные», «отреченные», «тайные» сочинения, не при­знававшиеся христианской церковью. Апокрифы, корнями своими восходящие к античной мифологии, дохристианской и восточной религиям, фольклору и эллинистической философии, как бы дополняли канонические христианские книги своей трактовкой вопроса о происхождении мира, об истории человечества, о жизни, природе, о загробном мире. Среди апокрифов этого времени большое распространение имел отрывок из «Деяний апостолов» (Петра, Андрея и др.), рассказывающий о сказочных путеше­ствиях, а также «Хождение богородицы по мукам» — о конце мира и о загробной жизни.

Апокрифическая литература на Руси получала дальнейшее развитие, в сочинения добавлялись примеры, взятые из русской истории, памятников устного творчества, главным образом легенд и преданий.

Церковная литература, за исключением, может быть, бого­служебных книг, при переводах подвергалась на Руси некоторой переработке. Еще больший простор для осмысления текста был у переводчика светской литературы.

Попытка понять происхождение славян, их историческую судьбу, связь русской истории с мировой привела к появлению значительной переводной исторической литературы, главным образом византийской. Исторический процесс в византийских хрониках трактовался по определенной схеме, которая базирова­лась на утверждении божественного происхождения мира и тор­жества христианской веры. Составители хроник черпали мате­риалы главным образом из библии, сочинений «отцов» церк­ви, историков древнего мира и средних веков, античных мифов и устных преданий. Такой характер носила переведенная на рус­ский язык хроники Георгия Амартола.

Несколько иной характер имела хроника Иоанна Малалы. Автор попытался примирить античность и античную историю с официальной христианской точкой зрения на исторический процесс.

Две эти хроники, а также другие исторические сочинения: «Летописец вскоре» патриарха Никифора, хроника Георгия Синкелла — были известны русским людям.

Русские переводчики творчески подходили к созданию своего текста. Они, как правило, использовали подобного рода сочине­ния для составления больших сводных трудов по всемирной и русской истории, дополняя и расширяя их материалами других авторов. Переписчики больше были озабочены правильным выбором фактического материала, чем рассуждениями автора. Составленные ими сводные сочинения носят ярко выраженный энциклопедический характер. В них собраны материалы не только исторического, но и географического, мифологического и лите­ратурного порядка.

Большой популярностью у русского читателя пользовались переводные повести и романы, среди которых на первое место можно поставить «Александрию», рассказывающую о жизни и подвигах Александра Македонского. Переплетение действитель­ных исторических событий с фантастическим вымыслом, красоч­ное описание Индии и Персии, занимательный сюжет способ­ствовали распространению повести в средневековой Европе. Русский переводчик в ряде мест дополнил «Александрию» вставками из других произведений, приспособил повесть к вкусам русского читателя.

Переводная литература была также представлена «Повестью о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, повестью о Василии Дигенисе Акрите, известной на Руси под названием «Девгениево деяние», Троянскими деяниями, повестью об Акире Пре­мудром. Даже простое перечисление названий свидетельствует о широких интересах русских переводчиков. Они знакомят читателя с произведением известного писателя и политического деятеля Иосифа Флавия и героическими подвигами воина, охра­няющего восточные границы Византийской империи; расска­зывают о Троянской войне, давшей сюжет для гомеровской «Илиады», и вводят читателя в историю мудрого советника ассирийского и ниневийского царя Сеннахериба-Ахикара (Акира).

Не были чужды русскому переводчику и произведения, давав­шие наукообразные сведения о мире природы. К их числу отно­сятся «Христианская топография Косьмы Индикоплова» («плавателя в Индию»); «Физиолог», с его описаниями действитель­ных и воображаемых животных, фантастических камней и де­ревьев; различного рода «Шестодневы» со сведениями о Вселен­ной.

Как видим, переводная литература охватывала самые раз­личные вопросы, начиная с церковно-богословских и кончая есте­ственнонаучными (в той типичной полуфантастической форме, которая характерна была для мышления людей средневековья). Появление переводной литературы диктовалось естественными потребностями русского общества, стремившегося использовать культурные достижения соседних стран в интересах укрепления и развития феодального государства, усиления его идеологической основы.

ЛЕТОПИСАНИЕ

Среди письменных памятников древнерусской культуры пер­вое место принадлежит летописи. Русское летописание возникает в XI в. и продолжается до XVII в. В разное время своего суще­ствования оно имело разный характер и разное значение. До­стигнув значительного развития в XI—XII вв., летописание затем в результате монголо-татарского нашествия приходит в упадок. Во многих старых летописных центрах оно прекращается, в других сохраняется, но носит узкий, местный характер. Возро­ждение летописного дела начинается только после Куликовской битвы.

Под летописями, как отмечал М. Н. Тихомиров, «понимается особый вид исторического повествования, разделенного по го­дам»[7]. Были и другие исторические повествования, не имевшие погодной формы изложения или получившие ее позже, как, например, Галицкая летопись XIII в., первоначально не имев­шая разделения по годам. Но в целом, вплоть до XVI в., летопись как форма исторического повествования доминировала над дру­гими видами исторического рассказа.

Образование Древнерусского государства, укрепляющиеся связи с соседними странами, развитие устного и письменного творчества очень рано поставили вопрос о создании больших исторических повествований.

Вопросы о времени возникновения летописей, этапах их разви­тия, соотношениях, составе, авторстве сложны для решения. Древнерусское летописание дошло до нас в составе более поздних (в основном XIV—XV вв.) летописных сводов, которые представ­ляют собой продукт неоднократной переработки как текстов предшествующих летописей, так и других источников с целью придания им определенной политической и идеологической на­правленности. Поэтому установить четкую картину развития древнерусского летописания начального периода очень трудно.

Долгое время господствовала гипотеза А. А. Шахматова о возникновении древнерусского летописания в 1039 г. в связи с установлением Киевской митрополии. Приезд в Киев митропо­лита-грека якобы послужил толчком для создания первой рус­ской летописи. Однако тщательный анализ самих текстов лето­писей за этот период не дает оснований для подтверждения гипотезы. Более того, историки обратили внимание на статьи летописи за конец X — начало XI в., которые носят характер достаточно полных и обстоятельных рассказов и дают основание искать начало летописания на Руси в этих пределах. Так, Л. В. Черепнин связывал возникновение летописания с таким важным событием, как строительство и освящение в Киеве великокня­жеской Десятинной церкви (996 г.). М. Н. Тихомиров датой появ­ления первой летописи считает 1007 г., когда состоялось перене­сение в Десятинную церковь мощей княгини Ольги. При этом историческую основу летописания составило «Сказание о русских князьях» (X в.), написанное в Киеве вскоре после крещения Руси и носившее нецерковный характер. Возможную роль Десятинной церкви в деле возникновения древнерусского летописания отме­чал и Б. А. Рыбаков[8].

Последующие этапы развития древнерусского летописания, по крайней мере до 70-х гг. XI в., также сохраняют многие неясности. Вероятнее всего, на протяжении всей первой половины и середины XI в. летопись, возникшая в конце X или начале XI в., дополнялась новыми материалами киевского, новгород­ского, черниговского и иного происхождения. Сам факт ведения летописных записей в это время в других центрах Древней Руси, помимо Киева, не подлежит сомнению. Следы этих записей со­хранились даже в позднейших летописных сводах.

Не связывая возникновение древнерусского летописания с так называемым «Древнейшим», по А. А. Шахматову, сводом 1039 г., необходимо обратить внимание на характеристику дея­тельности Ярослава Мудрого по распространению просвещения. В записи за 1037 г., сравнивая время Ярослава со временем Владимира, летописец образно пишет: «Как бывает, что один землю распашет, другой же засеет, а третьи пожинают и едят пищу неоскудевающую, так и здесь. Отец ведь Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещеньем просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожи­наем, учение получая книжное».

Отмечая любовь Ярослава к книгам, летописец особо подчер­кивает создание им библиотеки при Софийском соборе. Такое большое участие Ярослава в книжных делах, просвещении могло быть связано и с делом летописания. Однако большинство современных исследователей отмечают, что события этого вре­мени отражены в летописи неполно, фрагментарно, что затрудня­ет решение вопроса о создании нового летописного свода.

Вероятно, что уже в первой половине XI в. летопись получила погодную форму изложения событий. Считают, что первой датой было сообщение о победе Святослава над печенегами в 968 г. В летописи оформилось сказание о трех братьях: Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди. Сказание легендарного характера повествует о построении Киева. Внимание летописца обращалось на описание соседей славян, княжения Олега, Ольги, Владимира, крещение Руси, истории Бориса и Глеба.

Одним из главных сюжетов, занимавших мысль составителей летописи, была победа христианства на Руси. Поэтому и подбор материала проводился с этой точки зрения. В центре этого по­вествования стоит речь греческого «философа», убеждающего Владимира принять христианство. Летописец стремился нарисо­вать картину образования и роста Древнерусского государства. Он показывал объединение земель, могущество киевского кня­зя, большое международное значение Руси. Устные сказания и легенды, подвергавшиеся под пером летописца переработке, вплетались в историческую канву летописи.

Возникшая летопись была историко-литературным произве­дением, отражавшим высокий уровень русской культуры.

С большой степенью достоверности можно говорить о созда­нии летописного свода в 70-х гг. XI в.

Созданию этого свода предшествовал ряд крупных и драма­тических событий во взаимоотношениях Руси с Византией. В 1043 г. вспыхнула война с Византией, закончившаяся для Ярослава Мудрого неудачно. Киевская митрополия после вынуж­денного отъезда грека Феопемпта долгое время была без митро­полита. Лишь в 1051 г. «поставил Ярослав Илариона в митропо­литы, русского родом, в церкви святой Софии, собрав для этого епископы». Этот акт имел очень большое значение не только для развития самостоятельности русской церкви. Он подчеркивал силу великокняжеской власти, ее противоборство политическим и религиозным притязаниям Византии.

Иларион был образованнейшим человеком своего времени. Он был «муж благ, книжен и постник», долгое время состоял священником загородной княжеской церкви в селе Берестове.

Иларион — автор «Слова о законе и благодати», ораторского произведения, где основной темой было установление равнопра­вия между народами, права русской церкви на самостоятельность. Трудно точно установить время составления Иларионом «Слова». Считают, что оно возникло между 1037—1050 гг., вполне вероят­но, что «Слово» создавалось как идеологическое обоснование похода 1043 г. на Византию.

Три части «Слова» прославляют землю русскую, «кагана» (царя, князя) Владимира и князя Ярослава.

Первая часть посвящена церковной теме, вопросу взаимоотно­шения Ветхого и Нового заветов. Иларион не отходит от обыч­ных, установившихся в церковной литературе схем, однако богословская аргументация позволяет ему создать свою патрио­тическую концепцию всемирной истории.

Иларион обращает внимание на всемирный характер хри­стианства, выраженного в «благодати» Нового завета. «Благода­ти» противостоит «закон» Ветхого завета с -его национальной ограниченностью, теорией богоизбранничества.

В условиях борьбы между Русью и Византией церковная тема борьбы Ветхого и Нового заветов в устах Илариона приобре­тает большую политическую значимость, с ее помощью он стре­мится показать необоснованность притязаний Византии на поли­тическое и церковное господство на Руси. В представлении Ила­риона всемирная история есть прежде всего история постепен­ного распространения христианства на все народы. В числе их Иларион отмечает и русский народ. Притязание Византии на всемирное распространение идеалов светской и церковной власти отрицается Иларионом как ветхозаветное выражение богоизбранничества. Иларион подчеркивает, что новая христиан­ская вера требует новых людей, новых народов: «как для нового вина нужны новые меха, для нового учения нужны новые наро­ды». Распространение христианства ца новые народы, в том числе и на русский, означает расширение христианства. Оно возможно только при наличии равноправия, без рабского подчинения дру­гим народам. Для Илариона Византия представляется в виде Вет­хого завета, поэтому с такой угрозой по адресу Константинополя звучат слова Илариона о разрушении Иерусалима за попытку сделать его носителем религиозной святости.

Вторая часть «Слова» посвящена распространению христиан­ства на Руси. Она тесно связана с первой, что подчеркивается словами «благодать и истина всю землю исполни, и вера во вся языки простреся и до нашего языка руськаго». Бог не обошел Русь, «привел ее в разум истинный» — таков смысл второй части.

«Слово о законе и благодати» является своеобразным гимном христианству на Руси. Иларион радуется успехам христианства, призывает всех почитать и хвалить бога, стоящего высоко над всеми народами. И вновь Иларион обращается к русскому народу, говорит о его великой исторической миссии, о времени, когда все народы будут христианскими.

Наивысшей силы патриотизм, гордость Илариона за свой народ, за русскую землю достигают в последней, третьей части «Слова» — похвале Владимиру Святославичу.

Иларион не случайно много места уделяет образу Владимира. И не только потому, что с именем Владимира связано крещение Руси. Вопрос канонизации Владимира как русского святого на­талкивался на определенное сопротивление византийских церков­ных кругов. Отсюда понятно стремление Илариона возвеличить Владимира, показать его исключительные заслуги. Иларион под­черкивает, что Русская земля была большой и могучей, что князья ее были известны далеко за пределами страны. Влади­мир же, «внук старого Игоря, сын же славного Святослава», «единодержец быв земли своей, покорив по ся округныа страны, овы (одни) миром, а непокоривыя мечем».

Иларион особое внимание обращает на военные успехи Владимира и полноту его власти, чтобы показать независимость принятия христианства в русских землях. Как противовес рас­пространявшейся греками версии о их заслугах в деле крещения языческой Руси Иларион утверждает, что Владимир сам пришел к мысли о крещении, сам выбирал веру и сам проводил креще­ние. Он сравнивает Владимира с Константином, крестившим греков, и приходит к выводу о несостоятельности возражений греков против канонизации Владимира. Если Константин являет­ся святым, то и Владимир должен быть причислен к этому лику.

В конце «Слова» Иларион как бы подводит итог заслугам Владимира. Он призывает его встать из гроба и посмотреть на созданное им, на дело Ярослава, расширившего, укрепившего и украсившего Киев, распространившего христианскую веру на многие земли.

«Слово о законе и благодати» Илариона было направлено против попыток Византии навязать Руси свою волю в церков­ных и политических делах, против притязаний Византии на все­ленский характер ее церкви и империи. «Слово» ярко показы­вает великую гордость русского человека за свою родину.

Иларион сыграл большую роль в развитии русского летописа­ния. Хотя он недолго пробыл митрополитом, его идеи нашли го­рячий отклик в среде книжников Киево-Печерского монастыря.

Высказывается предположение, что Иларион, приняв новое монашеское имя — Никон, ушел с митрополии в Киево-Печерский монастырь.

С именем же Никона связывается создание нового летопис­ного свода, вышедшего из стен Киево-Печерского монастыря. Работа над составлением этого свода началась в начале 60-х гг. XI в. С 1061 г. в летописи идут довольно точные указания на время происходивших событий, приводится не только год, но и месяц, число, день недели. Это возможно было только при условии налаженной записи наиболее важных текущих событий.

Новый летописный свод сложился не сразу. Созданию его в Киево-Печерском монастыре предшествовала большая работа по обработке различных источников. Летописец был озабочен составлением связного и убедительного исторического повество­вания и особое внимание обращал на составление хронологи­ческой сетки, устранение неточностей предшествующей лето­писи. В нее были внесены новые материалы, подвергнуты пере­работке старые. Летопись получила более светское направление. Появились новые сказания о первых русских князьях, в рассказ о крещении Ольги вводится эпизод о состязании в хитрости Ольги с византийским царем. Много внимания уделяется походам русских князей на Византию. Видимо, внесение этих эпизодов отвечало задаче возвеличивания Руси.

В текст о крещении Руси вносятся некоторые изменения, свя­занные с легендами о крещении Владимира не в Киеве или в Ва­силеве, а в Корсуни. В связи с этим летописцу пришлось тща­тельно продумать весь рассказ, чтобы крещение в Корсуни выгля­дело достаточно убедительно.

Высказывается предположение, что ко времени составления этого свода относится внесение в летопись литературной записи легенды о призвании князей-варягов. Считают, что возможным источником записи был рассказ новгородца Вышаты. Он был участником похода в Византию в 1043 г., знал много родовых преданий и рассказов о походах русских князей.

Большое внимание уделяет летописец событиям 1068—1071 гг., периоду междоусобной борьбы между сыновьями Яро­слава, периоду мощных антифеодальных восстаний, центром которых был Киев.

Работа над составлением нового летописного свода велась в 60-х — начале 70-х гг. XI в. Запись 1060 г. об исчезновении торков, потерпевших поражение от русских — «пробегоша и до сего дне», могла появиться не позже 80-х гг. XI в., когда торки вновь появились в сопредельных с Русью степях. Своеобразные сопоставления топографии Киева 945 г. и Киева, современного летописцу, где говорится о том, что при княгине Ольге город находился «идеже ныне двор Гордятин и Никифоров», а княже­ский дворец был там, «идеже ныне есть двор Воротиславль и Чюдин», а также то обстоятельство, что Гордята и Чюдин были од­ними из составителей «Правды Ярославичей», позволяют отнести составление свода к 70-м гг. XI в. Работа над летописным сводом закончилась, вероятно, около 1072 г., что связывается со съездом князей Ярославичей (Изяслава, Святослава и Всеволода) в Вышгороде, под Киевом. Хотя они собирались официально для тор­жественной церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь, съезд этот имел большое значение. Князья с княжескими советниками выработали новый законодательный памятник, так называемую «Правду Ярославичей», которая была прямым следствием антифеодальных выступлений 1068—1071 гг. Одно­временно составлялись, очевидно, и последние части летопис­ного свода, производящие впечатление историко-публицистиче-ской иллюстрации к «Правде Ярославичей».

Следующий летописный свод относится к 90-м гг. XI в. В исто­рико-филологической литературе он получил название «Началь­ного», так как при его определении еще не были известны пред­шествующие своды. Этот свод послужил базой составления в начале XII в. «Повести временных лет».

Свод 90-х гг. появляется в условиях начинающейся феодаль­ной раздробленности, непрерывных феодальных войн, усиливаю­щегося давления на русские земли со стороны половцев. Уже в своде 1072 г. чувствовалась тревога летописца за судьбу Руси. «Начальная» же летопись настойчиво обосновывает необходи­мость единства княжеских родов в целях сохранения Древнерус­ского государства. В связи с этим тщательно пересматривается содержание предшествующих летописей. Во имя поставленной цели — убедить князей прекратить междоусобную борьбу и со­средоточить свое внимание на грозящей русским землям опасно­сти — летописец обращается за примерами к истории и нередко идеализирует их. Много внимания уделяет он первым русским князьям, ценит в них ратную доблесть и неутомимость в походах, готовность умереть за свою землю. Не случайно летописец при­водит речь Святослава, обратившегося к 10 000 русских воинов перед лицом стотысячного византийского войска: «Да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвый бо срама не имам (мертвые позора не имеют). Аще ли побегнем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами пойду. Аще моя глава ляжеть, то промыслите собою (если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь)». И услышал ответ: «Идеже глава твоя, ту и свои главы сложим». Летописец противопоставляет старых князей новым, которые, вместо того чтобы защищать зем­лю, спорили о своих правах, радовались поражению соседа. Лето­писец не раз обращается к ним: «почто вы распря имате межи собою? А погании (язычники) губят землю Русьскую».

Установить точное время составления Начальной летописи не представляется возможным. Высказывается предположение, что она могла быть составлена в 1097 г. в связи с Любечским съездом князей, провозгласившим принцип феодальной раздроб­ленности: «каждо да держить отчину свою».