Научно-исторические концепции XIX – нач. XX вв.

Новая парадигма рассмотрения исторического сознания приходится на последнюю треть XIX – первую половину XX вв. Ее важнейшее отличие от предыдущего этапа – выделение исторического сознания как самостоятельного понятия, попытки его категоризации и трансформация понимания исторического сознания не только как определенного способа обращения исключительно к прошлому, но как взгляд на прошлое из настоящего и будущего. Так, Ф. Ницше, выделяет три типа исторического сознания – антикварное, критическое и монументальное, хотя в эссе «О вреде и пользе истории для жизни» сам термин «историческое сознание» не употребляет. Он использует его другом эссе - «Давид Штраусс в роли исповедника и писателя. Критика книги «Старая и новая вера» (обе работы входят в цикл «Несвоевременные размышления»), где критикуя Д. Штраусса высмеивает «историческое сознание филистеров»]. Наибольший вклад в развитие представлений об историческом сознании внес В. Дильтей, который развивая идеи об историчности всего сущего, непрерывном потоке жизни, понимании как методе гуманитарных наук превращает понятие «историческое сознание» в реальную самостоятельную категорию философии истории. Историческое сознание для Дильтея - это результат «вживания» человека в прошлое, путем приобщения его к глубинам общечеловеческого, одновременного бытия, когда оно «сохраняет для человека единство его души, способность увидеть хотя и непостижимую, но для нашего живого существа откровенную совокупность вещей» . Историческое сознание, по его мысли, есть единая форма отношения к историческому миру, как единому предмету возникающих наук о духе]. Важно отметить, что несмотря на значительную роль В. Дильтея в становлении традиции понимания «историчности» сущего, его постоянной изменчивости, он не уставал говорить о тесной связи исторического сознания и философского сознания. Более того, историческое сознание по его словам должно вести к единому «цельному жизневоззрению». В своей работе «Сущность философии» (1907) он писал: «…от гигантской работы метафизического духа остается историческое сознание, которое она повторяет в себе и таким путем узнает в ней неисследованные глубины мира. Последним словом духа является не относительность всякого мировоззрения, а собственный суверенитет по отношению к каждому из них и позитивное сознание этого, — подобно тому, как в цепи различных способов отношения духа для нас остается одна реальность мира, а прочные типы миросозерцания являются выражением многосложности мира».

Важную роль в изменении смысла понятия «историческое сознание» как синтеза настоящего и прошлого сыграл психологический подход к философии истории Г. Зиммеля, который ставит проблему субъективности исторического сознания, правда критерий истинности исторического познания по его мысли лежит в чувстве уверенности историка в объективности его субъективных построений. «Историческое сознание» для него есть исключительно «сознание историка».

В конце XIX века термин «историческое сознание» не получает однозначных толкований. Немецкие историки его не употребляют. Например, его нет в объемном труде И. Г. Дройзена «Историка», как и в работах баденских неокантианцев. Однако, данный термин встречается в четвертом томе толкового словаря немецкого языка братьев Гримм, где историческое сознание толкуется как «христианское историческое сознание народа», что можно считать отголоском вышеупоминавшейся тюбингенской традиции.

В начале XX века Э. Гуссерль подвергает критике подход Дильтея о всеобщей историчности сущего и ищет аподиктичные основы познания. В своей работе «Философия как строгая наука» он писал, что «установление исторического сознания разрушает веру в общезначимость». Хотя несколькими годами позднее в «Феноменологии внутреннего сознания времени» он сам будет развивать представления о субъективной природе времени. Любопытно отметить, что если в Германии в дальнейшем категория «историческое сознание», в которой главный акцент делается на темпоральность получит свое дальнейшее толкование, то во Франции более действенной окажется линия исследования «памяти», не во временном (А. Бергсон), а в пространственном аспекте (М. Хальбвакс, П. Нора). Тем не менее, даже в Германии в 1910-е-20-е гг. термин «историческое сознание» хотя и встречается в трудах О. Шпенглера, Э. Трельча, в работе «Метафизика истории» австрийского ученого О. Шпанна, но отдельному анализу он не подвергается. В большинстве указанных работ историческое сознание толковалось как аналог исторического мышления. Определенным исключением может служить цикл лекций «Историческое сознание, его возникновение и проблемы», читанных Германом Нолем в университете Йены в 1910-1911 гг., которые он с перерывами читал вплоть до 1953 года. В целом курс представлял собой попытку реконструкции этапов становления немецкого историописания в XVIII-XIX вв., захватывая такие темы как «Штурм и натиск», «Историзм», «Немецкий идеализм». Историческое сознание для Ноля – «не ослабление творческой силы, но позволяющее яснее понять существующие в настоящем времени задачи».

В этом же направлении следует отметить вклад неогегельянцев – Б. Кроче и Р. Дж. Коллингвуда. В их работах историческое сознание приобретает важную роль. История для них есть продукт мысли историка, а историческое бытие совпадает с историческим сознанием. В разгар Первой мировой войны Б. Кроче в своей работе «Теория и история историографии» (1915) писал: «…историческое сознание как таковое есть сознание логическое, а не практическое, имеющее последнее одним из своих предметов; история, которая была жизнью, теперь становится мыслью, где больше нет противоположности воли и чувств». Основополагающий постулат Кроче – современность истории. В его понимании это означало, что всякая подлинная история всегда современна, поскольку мы «познаем ту историю, которую важно знать в данный момент». Другими словами, история и историческое сознание необходимы для жизни и деятельности в настоящем, являются их важными предпосылками. Близкой к позиции Кроче представляется точка зрения Р. Дж. Коллингвуда, который вообще смешивал понятия «историческое сознание», «идея истории», «историческое мышление».

Решающая роль в формировании европейских представлений об историческом сознании принадлежит представителям феноменолого-герменевтической философии в Германии. Так, ученик Гуссерля – М. Хайдеггер, развивая идеи об историчности бытия, бытии как временности, языке как доме бытия, представлял язык как развертывающуюся событийность пониманий и толкований, что превращало его в память, в постоянно работающее историческое сознание. Х.Г. Гадамер потом назовет это «действенно-историческим сознанием».

Вообще в 30-е гг. оно приобретает гораздо большую популярность. Историческое сознание получило свое прочтение в работах по истории протестантизма, в исследованиях по юношескому историческому сознанию. В 30-е годы разворачивается исследование исторического сознания как антропологической категории. Так, в 1931 г. представитель философской антропологии Э. Ротхакер понимал под историческим сознанием «чувство истории», первичный инстинкт, неудержимо влекущий «удерживать события и образы прошлого, вспоминать и рассказывать». Это в свою очередь породило дискуссию о наличии исторического сознания у бесписьменных народов. Наиболее ярко противником данной позиции выступил К. Ясперс, которые в 40-е годы пишет работу «Истоки истории и ее цель», где связывает историческое сознание с открытием письменности и ставит проблему целостности исторического сознания. К историческому сознанию в конце 30-х годов в своей докторской диссертации обращается Р. Арон.

В Третьем Рейхе традиционные понятия немецкой философии истории: «историзм», «историчность», «историческое сознание» приобретают несколько новый оттенок. Речь шла о «начале новой эры», особом пути Германии, «народном понимании истории». Однако, и здесь настоящее и будущее явно доминировали над «прошлым» исторического сознания. Так, немецкий историк Р. Виттрам со страниц авторитетного журнала «Historische Zeitschrift» в 1938 году говорил об обретении «монистического объяснения зрелого историзма», который подразумевал расширения поля исторического сознания в сторону его ответственности перед «властью жизни», его связи с расой, народным взглядом на историю. Он писал: «выходя за рамки знаний и распространенного взгляда на историзм, история станет современной властью жизни, а сами народы превратятся в сильно чувствующих носителей исторической памяти, одухотворяющей и оживляющей своими сильными вдохами народное строительство новой жизни» [26]. Страницей далее он замечал: «историческое сознание настоящего больше немыслимо без этих натяжений в исторической методологии оценки. Понимать и все-таки судить – это и есть испытание на наличие силы ответственности…сегодня изображение прошлого стало снова делом политической ответственности». Именно об этом несколькими годами позже говорил Й. Хейзинга, указывая на превращение истории в орудие государственной лжи. Характеризуя современные ему государства он писал: «здесь взгляд намеренно затуманен демагогическим смешением религии, мифологии и науки…историческое сознание нашего времени…должно быть бдительным, дабы не были воздвигнуты от имени истории кровожадные идолы, которые поглотят культуру».

В 50-е годы Хорст Кирхер, критикуя подход Ясперса будет указывать на определение исторического сознания как принадлежности к культурной традиции и различать смысл истории (который наблюдаем уже у ранних культур) и совокупность исторических знаний (историческое сознание). Ключевое значение в развитии неклассических представлений об историческом сознании в 60-е годы в Европе сыграла герменевтика Х.Г. Гадамера, который пытался превратить герменевтику в универсальную среду гуманитарного знания и культуры в целом. Историческое сознание, приобрело у него характер «действенно-исторического». Историческое сознание движется, по его мнению, от релятивности к тотальности. Важная роль категории действенно-исторического сознания может быть выявлена и в том, что именно оно у Гадамера являлось осознанием герменевтической ситуации, ситуации, «где мы стоим перед преданием, которое нам следует понять». Действенно-историческое сознание (совокупность понимания, интерпретации и применения) - это не только способ познания прошлого, но механизм самопознания себя и окружающего мира через прошлое (самосознание). Несколько позже эти мысли будут развиты Р. Ароном в его работе «Измерения исторического сознания». Их общая мысль – историческое сознание есть форма интерпретации прошлого в настоящем, связь традиционного и нового. Сходные выводы были сделаны в книге Дж. Лукаса, где он отделяет память от процедуры воспоминания в настоящем и развивает мысль о становлении новых форм исторического сознания, основанных на принципах демократии и гуманизма. Историческое мышление для него – это второй гуманизм, спасающий от догматизма.

Итак, в неклассической философии истории и социально-гуманитарном знании категория историческое сознание приобретала приоритетное значение. Базовой предпосылкой этого выступала идея историчности как основы сущего, кризис идеи объективной линейной истории. Историческое сознание из совокупности исторических знаний преобразовывалось в атрибут историчности и важнейшее условие ее осмысления. Человек познает историю и достраивает ее смыслами в рамках своего исторического сознания, которое есть синтез прошлого и настоящего.