ЧТО С НАМИ БЫЛО

Как определились со мной, я уже сказал. Оставшиеся три с половиной годая учился на учителя. Вернее, меня учили, хотя учебник «Педагогика» я открыл лишь однажды, перед экзаменом. А о посещении мною лекций по педнаукам, увы,.не помню.

Для Володи Сокольникова, упомянутого в статье, но в акции с перьями не участвовавшего, всё вроде бы обошлось, но… до поры до времени. Несладко ему потом пришлось – его буквально травила факультетская стенгазета «Филолог». В конце концов ему пришлось уйти с последнего курса и заканчивать ЛГУ заочно. А Михайлов и Красильников, поработав с полгода где-то на производстве, уже в сентябре 1953-го вернулись на филфак, тоже, как и я, на отделение русского языка и литературы, но учились теперь курсом ниже. Откат был закономерен: в марте умер Сталин. Однако скажу, забегая вперед, для Мишки урок впрок не пошел. Если непьющий Михайлов сломался и практически исчез с общественного горизонта, то Красильников, любитель пива и чего покрепче, будучи уже на четвертом курсе, во хмелю отличился на октябрьской демонстрации своими громкими выкриками: «Да здравствует свободная Латвия!» и ещё в этом духе. Когда он возвращался по Дворцовому мосту с демонстрации, его аккуратно взяли под руки двое молодых мужчин и посадили в машину. Четыре года, которые Мишка отбыл в Мордовии, в лагере для политзэков, стали для него платой за праздничное веселье.

Лет через двадцать с хвостиком я побывал у него в Риге. Мишка работал в институте морской геологии, делал буклеты. О журналистике он отзывался с презрением. Юра же после ЛГУ стал редактором многотиражки оптико-механического завода. К слову, женился он на Алле Коврижных, одной из наших ярых защитниц. Впоследствии она его бросит и выйдет за известного сейчас поэта Владимира Уфлянда. С Юрой после я встречался лишь раз, когда он приезжал в Куйбышев в связи со своей пьеской для кукольного театра. Несколько лет назад я узнал, что Михайлова уже нет в живых, от какой болезни умер, не знаю. А совсем недавно, листая странички Интернета, каким-то образом связанные со мной и братом Сашей, я узнал, что и Миша Красильников переселился уже в мир иной. Володя Сокольников умер раньше всех – в 1978 году.

Так что от неофутуристов остался я один-одинешенек. И вот теперь тороплюсь успеть сохранить для потомков историю, давшую название этой главе.

И ДАВИ ЕГО, ДАВИ!

Резонанс на статью в «Комсомолке» был всесоюзно огромен. В университетах Ростова и, кажется, Свердловска нашлись наши сподвижники, после чего ЦК комсомола обязал обкомы провести комсомольские собрания во всех университетах страны с обсуждением «Гусиных перьев» и принятием резолюций. На наш университетский адрес шли письма, которые, разумеется, попадали в руки КГБ, вежливые сотрудники которого предупредили нас: буде что ненароком пройдет мимо них, не отвечать и немедленно передавать им в контору глубокого бурения

Немного о самой статье… У меня в Фотолетописи хранится ее ксерокопия. Перечитывать ее – одно удовольствие. Процитирую некоторые, самые забавные абзацы, вытекшие из-под шустрого пера собкора Давидьянца.

В аудиторию входят трое юношей, - так начиналась эта инвектива. – На них длинные, до колен рубахи, посконные брюки, в руках лукошки.

( Враньё. В русской вышитой и вовсе не посконной рубахе был один я. Лукошко было только у Юрки).

Стараясь привлечь всеобщее внимание, они… достают гусиные перья.

- Какая глупая комедия! – негодуют заполнившие аудиторию студенты.

(Представляете «негодующих студентов»?)

А ряженые, явно стараясь быть у всех на виду, пробираются поближе к кафедре, вынимают из лукошек деревянные плошки, разливают бутылку кваса и начинают попивать его, напевая «Лучинушку».

Однокурсники, естественно, тут же выпроводили их из аудитории. Общественность университета возмутила безобразная выходка юродствующих «оригиналов»… Еще в прошлом году на факультете стали поговаривать, что студенты Кондратов, Михайлов, Красильников и Сокольников противопоставили себя студенческому коллективу, держатся вызывающе, надменно. В то время как их товарищи систематически накапливают знания, упорно учатся, эти невежды, вызубрив несколько хлёстких цитат, жонглируют ими кстати и некстати, выдавая себя за подлинных ценителей литературы.

При этом их оценки литературных явлений носят весьма определенную направленность: глумясь над священными для нас именами Пушкина и Гоголя, (Гоголь-то при чем?!) они всячески расхваливают гнилую, растленную поэзию символистов и прочих «истов».

( К счастью, я успел до начала репрессий сбегать в академическую библиотеку и сдать записанные на меня книги Метерлинка, Шопенгауэра и Ницше. А то бы до кучи приписали бы и этот идеологический грех).

С чьей-то легкой руки шумливых недоучек стали называть «неофутуристами». Хлесткое словечко, видимо, пришлось им по вкусу…»И так далее.

Знаете, вот цитирую сейчас этот жуткий клеветон и, быть может, впервые за прошедшие полвека отношусь к его тексту без сарказма. А что, если убрать дешевые полит-эпитеты, то ведь всё правильно. И недоучки, и жонглировали, и выпендривались… Хотя, конечно, не стоили наши эскапады выеденного яйца. Но в то время любое отклонение от генеральной линии всеобщего поведения было предосудительным, если не сказать - преступным. А тут еще «Голос Америки» подсуропил. Прославились ребятки, чего уж там, поделом им врезала истово оберегавшая себя система…

«Происшествие, которое могло окончиться ой как трагически для её участников, - пишет в «Новой газете» Даша Марченко ровно 50 лет спустя, - сейчас кажется не более чем забавным эпизодом из истории нравов студенчества середины прошлого столетия. А ведь это было недавно. Полистай старые альбомы – и глянет на тебя угрюмая эпоха, которая сама себе придумывала врагов и казнила их по-настоящему».

ВОТ ВАМ, БАТЮШКА, И АПОКРИФ!

Приведу выдержку из книги Соломона Волкова «История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней», изданной в Москве в 2005 году. Речь идёт о том, как в начале 60-х годов в Ленинграде продолжало теплиться тяготение к культурному общению с Западом, что Мандельштам называл «тоской по мировой культуре». Автор пишет:

«Но среди ленинградской богемы существовало и другое, «русофильское» направление, исходившее в основном из эстетики и идеологии русского футуризма, в частности, раннего Маяковского, Хлебникова и Алексея Кручёных, автора либретто авангардистской оперы «Победа над солнцем», премьера которой состоялась в Петербурге в 1913 году. Последователи этого направления в современном Ленинграде начали со «славянофильских» демонстраций: разодетые в подпоясанные шнурами косоворотки и смазные сапоги, они в общественных местах демонстративно хлебали из общей миски деревянными ложками квас с накрошенным в него хлебом и луком, распевая при этом «панславянские» стихи Хлебникова.

Несмотря на внешне невинный характер этих националистических демонстраций, ленинградские власти отнеслись к ним с большим подозрением; ортодоксальный патриотизм мог быть только «советским», и славянофильские тенденции преследовались. Эти опасения партийного руководства подтвердились, когда во время одного из официальных праздничных шествий в Ленинграде несколько молодых «славянофилов» вместо положенных, одобренных заранее лозунгов, выкрикивали «Долой клику Хрущёва!», причём окружавшая их пролетарская толпа, не вслушиваясь и не вникая в смысл громких призывов, автоматически и дружно подхватывала «Ура-а-а!». Тут уж против молодых шутников последовали серьёзные репрессии».

Вот ведь как рождаются современные апокрифы! В жизни всё было вроде бы и так, да и не так тоже. Славянофильские демонстрации с распеванием «в общественных местах панславянских стихов Хлебникова», смазные сапоги и косоворотки, «русофильское направление «ленинградской богемы», исходившее из эстетики русского футуризма…Красивые легенды, хорошо укладывающиеся в ложе тенденций учёного. И наконец скандальное фрондёрство крепко подвыпившего Мишки Красильникова на ноябрьской демонстрации 1956 года, обернувшееся ему четырьмя годами лагеря, рождено было эйфорическим восприятием решений ХХ съезда КПСС и никакие «пролетарские толпы» не вопили вокруг него, так как в колонне-то он шёл студенческой.

О том, как было на самом деле, вы уже прочитали чуть раньше. Но преувеличения всегда лежат в основе образа, и «досочинить» вовсе не значит «соврать».